 |
| I go to Пропащенск |
|
22-Feb-02 10:24
Автор: Асенька Раздел: Проза |
|
За то, что жизнь иногда бывает бессмысленной,
спасибо Богу, которого нет.
Это не литература. Это очерки, сиюминутные, как бусины, и цель их одна – окультурив все пережитое, придать ему если не смысл, то пусть хоть видимость.
А попутно – избавить меня от угрызений совести за все, что творилось в городе Пропащенске с нашей легкой руки. Все имена и названия, разумеется, изменены.
- Обожаю салоны красоты! – пищала Зарина из соседнего кресла. – Просто-таки заново рождаешься. Нет, ты посмотри, я на глазах обновляюсь! Ха, такие красивые девушки заслуживают просто сказочного Рождества! Ой-е-е..
- Да не вертитесь же вы, милочка! Я вам ухо отрежу. – флегматично заметили ножницы за ее спиной. Мымра продолжала болтать в той же возбужденно-захлебывающейся тональности, но голову стала держать неподвижно, как суслик.
Я не люблю парикмахерских. Иногда я представляю, как будто волосы – это мысли, и каждая срезанная прядь – воспоминание, оставшееся за дверью, неприкаянное воспоминание, которое никто не подберет и не признает. Меня холодят прикосновения чужих рук, влажных и юрких червяков, но я люблю Зарину, и потому я здесь. Вот уже два часа. Вот уже два часа и восемнадцать минут…
Вот так все началось. Я знала, что парикмахерская не доведет нас до добра. Что, в сущности, и вышло.
После мы явились в офис облаком ароматов, воплощенной мечтой, до кончиков пальцев – совершенство, до кончиков ресниц – соблазн.
Они легки, пленительны, нежны, и тактом, и умом одарены…
В офисе был один только Черепашкин, светлая голова, временами алкоголик, но в целом наша радость и гордость. Черепашкин повернулся к нам своей августейшей четвертью (даже не вполоборота), выдержал паузу и уже из-под томика Конституции откомментировал:
- Чего девчонки волосы стригут? Вшам одно расстройство…
- Свинья… - прошипела Зарина.
- Зариночка! Не злись. Хочешь яблочко? Ну хочешь, я расцелую тебя во все целуемые части?
- Нет уж, оборони Создатель…
В офисе было исключительно, просто-таки неправдоподобно мирно. Бывает ли счастлив вечер вместе с людьми, его населяющими? Если так, то этот вечер был счастливым - в полупустом офисе, в шероховатости электрического света и легкости наших привычных колкостей. Было приятно думать, что мы – просто так. Забыть, что занимается наша нелепая контора предвыборными кампаниями, а мы за небольшие, в общем-то, деньги делаем большие гадости, а кроме того – продаем вместе с пером и душу.
Мы пили кофе и сплетничали. Черепашкин уже полгода пребывал в депрессии счастливого отцовства. Оно нелегко ему давалось. Черепашкин исхудал, судорожно вздрагивал и даже в офисе бросался к телефонной трубке со словами: «Ребенка разбудят!». Каждый вечер ровно в половину одиннадцатого он вздыхал, натягивал куртку на свои сизифовы плечи и отправлялся купать младенца.
- Я удивляюсь, - горевал он, - Аня до сих пор не научилась мыться сама. Как вы думаете, уже скоро?
Мы вздыхали и отводили глаза. И кажется, в последнее время он начинал подозревать правду…
И вот тут в офис с треском влетел Гарик. Гарик, звезда политконсалтинга, ввалился в офис, отпнув дверь тяжелым политконсультантским ботинком. Свинья. Милый наш Гарик, экс-депутат Городской Думы, каждый рубль в руке у другого воспринимающий как личное оскорбление. Замечательный Гарик, блистательно проваливший кампанию по перевыборам себя в Городскую Думу. Помню, однажды мы спорили о честности перед избирателями:
- Я не против честности вообще, - говорил Гарик. – а против попыток играть в эту честность с избирателями. Мы впариваем людям то, что они хотят услышать, и притом в доступной форме. Говорим: да, елки-палки, проблема есть, но у нее есть и решение. Мы ее решим. И все будет хорошо.
- А ведь люди, может быть, вовсе не этого хотят, - возражал наш юрист Вова, внешне очень похожий на порядочного человека.
- На то есть социология – чтобы определить, чего хочет хавать электорат.
- Но социология – мертвые цифры, а живые люди…
- Люди, люди! Пошли они в жопу, эти козлы! – взорвался Гарик.
Он, повторяю, не был переизбран. Глухо запил. Отрастил бороду, которая делала его похожим на чеченского террориста. И в этом виде сейчас ввалился в офис.
- Царицы души моей! – заорал он, - Я только что из Пропащенска! Там такое творилось!
Что мы знали о Пропащенске к тому моменту? Практически ничего. Хотя выпустили для тамошних жителей уже два номера газеты и одну «черную» листовку с компроматом.
Городишко с сорокатысячным населением и всеми признаками депрессивной территории. В сущности, Пропащенск и городом-то стал называться совсем недавно, а если бы это зависело от нас – он и никогда бы не получил статуса города. Ибо вещи должны называться своим именами, а Пропащенск суть дыра. Не больше и не меньше.
Его бесхитростный житель незнаком с черными политическими технологиями и более думает о своем единоличном счастье, чем о разумном и твердом государственном устройстве. Мэр его пьет горькую. Он состоит в городском шахматном клубе, а клуб состоит в ветхости. Стоят градообразующие предприятия. И вряд ли когда-нибудь заработают.
Вести выборы в городе вроде Пропащенска – одно удовольствие. Изможденный горестями и печалями обыденной жизни, пропащенец оголтело верит в торжество справедливости. Он живет смирно, он патологически доверяет печатному слову. И зря.
У нас имелся свой кандидат на пост пропащенского мэра. Человек с румяными щеками и покладистым нравом. К его услугам была «черная касса» одного симпатичного уральского олигарха. И наши черные технологии.
Против нынешнего мэра-шахматиста была написана пока всего одна листовка. Начиналась она так: «Господин Синеух, известный своими связями с Уралмашевской преступной группировкой…»
- Слушай, это не чересчур? – неуверенно спросила я.
- Ерунда! – беспечно ухмыльнулась Зарина, - Танки грязи не боятся!
«За время пребывания господина Синеуха на посту мэра» - тьфу, слишком сложная конструкция! – «будучи мэром, господин Синеух» – буржуйское слово «будучи» – «за годы пребывания у власти господина Синеуха на него было заведено несколько уголовных дел. Одно из них, № 124275…»
- Слушай, мымрочка, чей это телефончик 124-275 ?
- Мой. – улыбнулась она крокодильей улыбкой. – И если ты еще раз назовешь меня мымрочкой…
«Господин Синеух готов пойти на любые соглашения с кровавой мафией, лишь бы не выпустить власть из рук …»
Я спросила без видимой заинтересованности:
- Как ты думаешь, Уралмашевская группировка проводит мониторинг прессы? Отслеживают, что про них пишут?
- Отслеживают… И отстреливают.
Вот такая получилась листовка. Она была отпечатана большим тиражом без выходных данных и должна была тайно распространяться в Пропащенске.
- Царицы души моей! – кричал Гарик. – Весь Пропащенск на ушах!
…Рано утром город взорвался месивом листовок. К полудню их содержание знал каждый. Чуть позже на единственный городской рынок молчаливо въехали три джипа с тонированными стеклами. Мясистые люди в джипах ухмылялись уголовно-наказуемыми улыбками.
У колбасного лотка произошел примечательный диалог:
- Чтой-то тебе свешать, милай?
- Не …зди, бабка! За кого голосовать пойдешь?
- Н-нне знаю, милай. Хотела вот… за мэра, а не знаю сейчас.
- Не знаешь? – широко улыбнулось быдло. Швырнуло в снег нехитрый бабкин товар. Наподдало ногой. – А ты знаешь, старая, что мы сделаем с тобой и с колбасой твоей, если ты за Синеуха не проголосуешь?! Куда я тебе ее засуну?
Слезы у бабки застывали от ужаса. Для закрепления впечатления гости погромили еще пару ларьков. В одном из джипов сидел экс-депутат Гарик с кинокамерой. Ему очень мешала невозможность выбирать ракурс для съемки. Все приходилось снимать из одной точки. Никакой радости! Но светиться Гарик не мог…
- Уроду, то есть Синеуху, обеспечен колоссальный антирейтинг! Завтра выпустим листовку: братки устали ждать и начали кровавый передел в городе! С согласия мэра Синеуха! Уголовники пытаются помешать честным людям сделать их честный выбор!
Мне казалось, что я очень хочу зевнуть и никак не могу. Во рту пыльно и паскудно – а ведь это, никак, остатки совести… Давай, Гарик, выпускай листовку… Не так уж много нужно, чтобы маленький городок захлебнулся грязью. И люди окончательно перестали понимать, кому и чему можно верить. Господа, от этих дел я желаю повеситься. Тут Гарик возгласил:
- Елки-палки, да вы же сегодня красавицы! Где были мои глаза? – и это означало, что горе-депутат имеет к нам свой интерес. Он выдержал драматическую паузу и вдумчиво сказал. – До выборов неделя. А там, в Пропащенске, нужен мощный творческий ресурс.
- Но там же есть Тимур!
- Повторяю, - внушительно произнес Гарик. – Там нужен твор-чес-кий ресурс.
В воздухе запахло Пропащенском. Трескуче взвизгнул телефон в соседней комнате.
- У нас отпуск на две недели. – пискнула Зарина.
- Отпуск! Какой отпуск, когда родина в опасности!
- И Рождество…
За окном печально позвякивали звезды и снег. Город сиял вечерним карнавальным светом. Мой город, в котором я никогда не чувствовала себя дома. Эта мысль всегда появляется вот так некстати, второпях, и никогда нет времени обдумать ее до конца.
- Во сколько вы оцениваете загубленное Рождество? - Гарик не интересовался, хотим ли мы оценивать Рождество. Он спрашивал: сколько? И был, по большому счету, прав…
Зарина на секунду задумалась и назвала сумму.
Повисло молчание.
Молчание висело.
- Ну так что… За все платит олигарх. – рассудил Гарик. – И пусть платит!
В стенах здания что-то тихонько пело. Ветер?.. По ледяным тротуарам кружатся фантики от конфет и пустые хлопушки.
- Еще одно условие. Надеюсь, там есть горячая вода?
- Там шикарные условия, - ничуть не смутился Гарик. – Отличная гостиница, тишина, уют, евроремонт! Слово чести! Я сам там был… Машина будет завтра к девяти утра. Ваши адреса и приметы уже у шофера. Как говорится, карета к подъезду! Милые! Дайте я вас расцелую! Все, убегаю…
Гарик благоухал дорогими духами. Включая щетину на подбородке. Тьфу, гадость.
- Почему я совсем ему не верю?
- Ты давно его знаешь, - ответствовала Зарина.
И тут на нас свалилась вся неожиданная абсурдность ситуации.
- Ничего, - с оптимизмом заметила я, - это не первый загубленный праздник. А на деньги олигарха мы отправимся на недельку в какую-нибудь теплую страну. Заринка!
- Поздно уже. – тускло сказала она.
- Мы что, куда-то опоздали?
- Ну да… В царство духа.
Едва я перешагнула порог квартиры, зазвонил телефон. Тимур, начальник предвыборного штаба в Пропащенске, сурово спросил из инобытия:
- Это ты?
- Я… - говорю.
- Так вы едете?
- Собираемся. А как там у вас?
- Полная жопа. – индифферентно сказал Тимур.
- Знаешь что… Ты лучше не рассказывай мне всего сейчас. Чтобы я не передумала. Расскажешь завтра.
Тут же позвонила и Заринка.
- Собираешься?
- Еще как… Обязательно возьми что-нибудь теплое.
- Угу, – пробормотала она, запихивая в сумку папину коньячную фляжку. И тут же проницательно спросила. – А ты не берешь с собой черные кружевные чулочки?
- Беру.
- Можно, я ими буду пользоваться?
- Можно, - говорю. И подозрительно спрашиваю, - А зачем это тебе кружева, Мымра? Мы туда работать едем.
- Ха, а зачем ты их берешь?
- Э-э-э…
- Вот-вот. А чулки ты все-таки возьми.
Как и следовало ожидать, машины в девять утра не было. Я морозной утренней рысью обежала вокруг дома. Пнула бутылку из-под пепси-колы, обошла ее кругом и пнула с другой стороны. Все идет по плану…
Взгромоздившись на подоконник, я наблюдала, как утекает, капля за каплей, истраченная часть утра. Черно-синие тени становились розовым снегом, а сам снег превращался в нежность, и из прозрачной нежности заново рождался этот мир.
Машина пришла ровно в полдень. К тому времени Зарина успела добраться до меня. Она выпила три чашки чая и сказала:
- Итак, что же мы знаем про город Пропащенск? Ровно столько, чтобы благословлять судьбу, что нас там пока нет.
И тут прибыл голубой жигуль. Он распространял дух пивного перегара.
- О-о, девчонки! – покровительственно ухмыльнулся пивной юноша и потер стекло грязноватым мясистым пальцем. – Небось, заждалися?
Я мучительно улыбнулась. Считать до десяти… Один… Этот нечистоплотный хам опоздал на четыре часа! Два… На три часа! Три… Он посмел назвать нас «девчонки»! Четыре… Ну, в его устах это, наверное, комплимент. Пять… Он думает, что мы можем разговаривать на равных! Шесть… Он даже не читал Хайдеггера! Семь… Впрочем, я тоже… Восемь… И вообще нужно быть ближе к людям. К естественным цельным натурам. Девять… по крайней мере, он не циничный подонок… десять… как некоторые.
Зарина заползла в машину и быстренько уснула. Как известно, спящий не принадлежит этому миру, и удивительна легкость, с которой он отказывается от своего земного бытия. Спящий бездумно проживает сто тысяч своих ночных жизней. В то время как на дневное существование часто не выпадает даже одной…
Шофер был оптимистично небрит и в координации нетверд. Его голова льнула к рулю, как Пенелопа к Одиссею после долгих лет его странствий.
- Послушайте, - задала я вопрос, чтобы он совсем не отключился, - У вас есть горячая вода?
- Холодно у нас! – охотно ответил мужичок.
- А вода?
- Вода-то… Замерзла вода.
- А мэр у вас чем занимается? – поинтересовалась я уже из соображений стратегии.
- Да говно у нас пинает мэр, честно-то говоря. – поделилась рядовая электоральная единица. – На балалайке, говорят, бренчит. Что ж ему еще и делать в его-то годы? На печке лежать да на балалайке бренчать. Туда же еще, избирается…
Нерон, согласно летописям, играл на скрипке, этот – на балалайке. Опять же, в шахматы. Хе-хе, человек искусства… А Тимур, по всем признакам, не зря полгода обитает в Пропащенских степях, раз сумел вовремя подкинуть людям эту мысль. Мол, стар хрыч-то наш, глядишь, и до лета не протянет… А туда же, избирается. Мысль эта полна такой щекочущей душу фамильярности по отношению к власти, что каждый захочет ее повторить. И достаточно проста, чтобы каждый принял ее за свою собственную. В Пропащенске создана какая-никакая, а все же идеологическая база.
Впрочем, будь все хорошо, нас бы не вызвали. Сливки лакать всегда найдутся желающие… А вот ответственность за провал лучше с кем-нибудь делить. Что ж, говорят, у победы всегда только один отец. Зато матерей у поражения – великое множество.
Тут Зарина засопела, встряхнулась и заявила:
- Эй! Я хочу писять!
Наш ямщик вздрогнул и подавился чем-то. Возможно – рулем.
- Вот они, три чашки чая. – напомнила я, сардонически ухмыляясь.
Там же, где мы нашли общественный туалет, отыскалась и придорожная забегаловка с капустным салатиком. Салатики здесь подавались в пластмассовых поддончиках а-ля мясной отдел супермаркета.
- Кушайте, - заявил возница, вконец одуревший от цивилизации, - Вы это дело кушайте, а то у нас в городе такого нету… Ну, чтоб сервис.
Пахнуло могильным холодом. Кажется, речь идет о каком-то не лучшем из миров...
Быстро темнело.
Мы петляли в ледяной степи, застывшей, казалось, раз и навсегда, в мертвенности своей белизны. Из-за стекла машины снежный мир вызывал какие-то открыточные ощущения – в нем не было собственного света.
Мы столько раз засыпали и просыпались, что все отношения времени, пространства и жизни перетасовались. Иномирье манило нас…
И как-то сразу дорога закончилась. Темнело. Пахло бензином и несвежей цигейковой шапкой. Обшарпанный забор и никакого иномирья. Так иногда бывает, когда понимаешь, что перепутал полет – с падением. Только пустота, затекшее тело и глупое ощущение чего-то неслучившегося. Впрочем, все это – ерунда.
Тимур встретил нас на дороге, утопая в грязном снегу и в собственной улыбке (Зарина про такую говорит: «улыбка до ушей – хоть трусики вешай»), едва ли не поясным поклоном. Вообще-то это был недобрый знак. Когда для паники нет причин, у Тимура появляются повадки петуха в курятнике. Глаза закатываются. Кстати, к его свинскому рыльцу это не идет. Значит, сейчас Тимур в панике. К тому же – в жутком галстуке сиреневого шелка. А он одичал.
Тимур дурак. Это не оскорбление, а диагноз. Дурак незлой, местами – великодушный, временами - забавный. Как и все мы? Да, как и все мы.
Здание штаба было покосившимся и щелястым сверх всякой меры. И вообще штаб производил угнетающее впечатление. Невооруженным глазом можно было отличить коренных пропащенцев от заезжих консультантов. По неким неуловимым признакам – то ли цвету лица, то ли выражению глаз. Тимур представлял счастливое исключение – он выглядел хуже тех и других.
И к тому же – сразу перешел на леденящий душу шепот:
- Тут понаехали… личная команда олигарха. Уроды. И сам олигарх к тому же. Нет, кандидата нет, кому нахер нужен кандидат, он на отдыхе, бля… Олигарх требует, чтоб больше чернухи – к тому же непонятные люди, все бумажки перепроверяют, и рейтинг непонятно какой – все надо сверять с олигархом, иначе денег не дает, бля… На счету, то есть в избирательном фонде – ни копейки! Надо написать быстро чернуху, щас вам компьютер найду – щас, стойте здесь, бля…
- Тимур, - говорю, - прекрати панику. Две газеты и одна черная листовка за неделю – в самый раз. Куда больше?
- Больше, надо больше! Олигарх кричит: напишите в газете, что он пидор! Что у него сын наркоман! Что он сам наркоман, бля! И мать на улицу выгнал! И жена у него проститутка! Как ты не понимаешь – он иначе денег не дает!!
У меня закружилась голова. Тимур вдруг мгновенно успокоился и говорит:
- Тут как раз подъехал еще один специалист по черным технологиям. Просто супер. Да вот он.
- Ой, какой славный… - пискнула Зарина, - огурец в очках!
Тонко было подмечено. И вообще, он нам сразу понравился, этот специалист. Мне импонируют люди, имеющие наглость открыто презирать всех окружающих – между прочим, отличная маска для всевозможных комплексов. Безграничный цинизм вообще кажется мне единственно верной жизненной позицией. Равнодушие – беспроигрышной стратегией. Поэтому специалист нам понравился. У него был тяжелый взгляд завязавшего алкоголика. Я шепотом попросила Заринку не называть его больше «огурцом».
Тем более, что неприятностей, кажется, хватало. На избирательном счету действительно не было ни копейки. И никакой возможности оплатить не только будущие тиражи газет и листовок, но и те, что уже были отпечатаны и разнесены. То есть фактически они печатались незаконно. За такое кандидата запросто снимут с выборов. Кроме того, уже было заведено три уголовных дела. Мелочь, а беспокоит…
Тут подошла обесцвеченная гидропиритом девица, исходя из цвета помады – местная. Или творческая личность, значит, журналистка. Секунд десять она молчала и царапала масляную краску на стене с отсутствующим видом, затем в борьбе любопытства с профессиональной ревностью победило любопытство – и вот с этим-то бесхитростным детским любопытством она спросила:
- Ой, дак вы и есть те девчонки, которые газеты делали с компроматом на Синеуха?
- Нет, - внушительно сказала Зарина, - Мы никогда. Никогда. Ничем подобным не занимаемся.
- А-а-а… - разочарованно прогудела девица. И продолжала попытки завязать светскую беседу. Я боялась, что Зарина сейчас скажет: «Где вы, девушка, достали такую помаду? Ей бы только на заборе писать». И поэтому очень светски спросила:
- А как вообще… жизнь?
- Как, как… Молодая – прошла, половая – на убыль.
Все это вместе было больше, чем я могла выдержать за один день. Тем более, появился какой-то непроясненный одноглазый мужик с собакой, который отпустил грязноватый комплимент то ли по поводу наших румяных щек, то ли иных каких частей тела.
- Милостивый государь, - сказала Зарина, - так шутят в казармах. А в приличном обществе подобные шутки - дурной тон.
Одноглазый мужичок окаменел. Все истерически смеялись. Срочно нужно было найти гостиницу и выпить.
Нас долго везли в оледеневших джунглях. Попутно объясняя: летом-то здесь хорошо, часика два по лесу пешочком, и вы у гостиницы… Зимой, конечно, не добраться... Машины едва ходят. А вот и она, кстати!
Пол в гостинице покрылся инеем. Ножка одной из двух кроватей перемотана изолентой. Больше никакой мебели в комнате не было.
- Мы к вам пришли навеки поселиться, - обреченно пробормотала я, - надеемся найти у вас приют.
- Отличная гостиница… Как там говорил Гарик – «тишина, уют, евроремонт»?
- Чтоб ему сдохнуть!
Горячая вода была. От нее шел пар, как от морозного дыхания. Становилось жутковато…
Зато не было еды. Никакой. Нигде. «Мы тут для вас, - твердо заявила гостиничная администраторша, - круглосуточных магазинов не держим».
- Кушать хочется, Зарин…
- Почитай Набокова.
- Не хочу Набокова. Хочу кусок хлеба.
- С сыром.
- «Вискас» и кока-кола – лучшие друзья политконсультанта.
- Дура…
- Сама дура.
- Слушай, давай кровати сдвинем – так теплее. И одеял побольше… Вот. Теперь иди свет выключай. Будем спать.
- Сама выключай.
- Холодно.
- А мне не холодно?
- Давай монетку кинем – кому свет выключать…
- Дава… за монеткой идти надо. А мне холодно.
Тут раздался стук в дверь. Вместе со стуком ввалилась странная личность с бородкой. Неровной и тряской походкой личность проследовала в угол и уселась в пикантном обрамлении нашего нижнего белья.
- Я того… знаю, вы будете писать предвыборные агитки, - заплетаясь, проблеял гость, - Это… того… мне одну напишите. Я скажу вам, про чо писать…. Есть у меня… журналистки две. Но они меня не удовлетворяют – ни по… ик… форме, ни по содержанию. То есть, - вконец распустился бородатый, - ни морально… ик…. ни физически. Может быть, вы это… выпить хотите? А то собирайтесь, поехали. Там еще… это… осталось.
Некоторое время я офонарело пялилась на него. Гора одеял зашевелилась, Зарина высунула нос и вдумчиво произнесла непечатное выражение. Подумала и повторила громче. Бородатый скорбно встал, упал, встал на четвереньки и двинулся к выходу.
- И будьте так любезны, выключите свет, пожалуйста. – очень вежливо добавила я.
Меня разбудила острая струйка ледяного воздуха, проползавшая между одеялами. За ночь обледенели кровати. Мы превращаемся в ледяные глыбы, мы скоро станем бесчувственны и неподвижны… С этой мыслью я ступила на ледяную землю гостиницы. Иней плавился и таял под ногами. На двоих у нас не было ни одной тапочки. Вообще это симптоматично.
Тапочки… Счастливы люди, которые верят в завтрашний день настолько, чтобы позволить себе роскошь иметь тапочки под кроватью. Эти люди знают, где и когда им придется проснуться. Тапочки, как родных людей, начинаешь замечать, когда их нет с тобой. Оказывается, на их пушистой определенности и держится вся устроенность нашей жизни.
Машину за нами обещали прислать рано утром. И естественно, не прислали ни рано, ни поздно, ни к обеду… Мы успели несколько раз одеться и раздеться, разругаться из-за книжки Набокова, помириться, а машины все не было.
- Нужна машина, - твердила Зарина, семеня по комнате кругами, - если не машина, то хоть еда, если не еда, так хоть кипятильник. Скипятить воды… и засунуть туда… ноги. Тапочек-то нет.
Стекла снаружи покрылись корочкой льда. Комната светилась изнутри бледным хрустальным светом. Свет ломался и стекал по стенам. Мы были заперты здесь. А работа стояла.
Как выяснилось впоследствии, о нас просто забыли. С вечера Тимур глухо запил. Наутро его не могли найти. Вместе с ним исчезли обесцвеченная гидропиритом девица и дизайнер. Долгое время в пропавших числили и нас. Налицо была интрига.
В это время достопочтенный мэр Синеух, отставив шахматы, выступил с призывом вести предвыборную борьбу по-джентельменски. Говоря о честности, Синеух прослезился и высморкался. Одновременно было отдано указание поджечь штаб нашего кандидата и перерубить телефонные кабели. Мудрый пропащенский старик рассудил, что против лома нет приема. И оказался прав. Из огня едва успели спасти компьютеры и чайник. Кстати, в суматохе случайно наткнулись на дизайнера, который мирно спал у батареи. Спасли и его.
Штаб быстренько перебазировали на один из дружественных заводиков. Рассеянно выпили. Осознали случившееся. По зрелом размышлении, от пожара выигрывали все. На буйство стихии теперь можно было списать не только пропажу некоторой части ценного имущества, но, главное, всей финансовой документации. Тем более, что после передела избирательного фонда между политконсультантами денег, как правило, не остается, а вот с документацией возникают проблемы.
К обеду в одном из пропащенских кабаков проснулся Тимур, закинул галстук на спину, утерся клеенкой со стола и пошел в направлении штаба. При виде пепелища Тимур тонко вскрикнул и упал.
И только к вечеру все мы собрались вместе. Нам с Заринкой купили отвратительной колбасы салями и печенья. Мы грызли печенье и были умиротворены. На весть о гибели штаба Зарина отреагировала философски:
- Что, Тимурчик, тут были какие-то неприятности?
- Я тебя уверяю, - пророчески воскликнул тогда Тимур, - все неприятности у нас еще впереди!
- А кстати, что надо писать?
- Ха! Газеты… пока две. Одна черная, без выходных данных, другая официально зарегистрированная. Наш боевой листок «Вечерний Пропащенск». Вообще-то его делала Светка, но она исчезла. Так, теперь надо речь в защиту нашего кандидата… ее зачитает один солидный дядька, директор детдома, ему уже проплачено… Сиротки плачут, бля, при звуке голоса нашего кандидата, такой примерно пафос. И нужна речь для самого кандидата. Он же, бля, с людьми встречается. Они его слушать пришли, а он улыбается только и носом в разные стороны водит… Зар-р-раза! Еще две листовки… одна с обращением, другая…
- И когда все это нужно сделать?
- Когда? – растерялся Тимур, - Вообще-то вчера.
- Если ты отвоюешь для нас один из спасенных компьютеров…
В предвыборных текстах меньше всего авторского. И как ни грустно, меньше всего человеческого. Политический ПР ближе всякой журналистики находится к проституции – те же лицемерные вздохи, вскрикивания в нужный момент, сентиментальное вранье и отвращение к самому себе. Желание понравиться клиенту… Неважно – кандидату, олигарху, рядовой электоральной единице. Некоторые стремятся нравиться всем… По большому счету, это непрофессионализм. Достаточно нравиться тому, кто финансирует кампанию. Выборы, правда, таким образом не выиграешь, но многие действуют именно так и живут себе припеваючи, проигрывая кампанию за кампанией. Со временем эти люди вырабатывают собственную философию неудач и становятся даже счастливыми.
Другие искренне хотят нравиться избирателям. Это нетрудно. Рядовой избиратель примитивен, хотя и не туп. В сущности, он поддается любому воздействию: логическому, эмоциональному (особенно эмоциональному!) и даже психосуггестивному. Главное – правильно расставить акценты. Вовремя подбросить нужную мысль, ассоциацию, будоражащую душу подробность… Если с вами не скучно, избиратель следует за вами, не особенно задумываясь… При должном везении он проследует таким образом и на избирательный участок. Как говаривал наш друг Черепашкин: «Выборы – это розыгрыш бешеных бабок. И писать надо так, чтобы бешеные бабки толпой ломанулись на выборы!».
С этой мыслью мы начали газету, которой суждено было потрясти умы пропащенцев. Известный криминальный авторитет в ней во всеуслышание заявлял о полной поддержке Синеуха. Утверждал, что «если все жители Пропащенска сделают правильный выбор, таких прискорбный инцидентов, как на рынке в минувшую пятницу, больше не повторится».
Было некое журналистское расследование, в ходе которого выяснилось, что внебрачный сын господина Синеуха проживает в Омске и находится в колонии для несовершеннолетних. За распространение наркотиков, естественно. Зарина любовно присобачила к расследованию даже мать несуществующего сына, бывшую любовницу Синеуха, которая, естественно, от неустроенности жизни подалась на панель. «Мы разыскали эту женщину, - увлеченно плела Зарина, - В ее глазах боль и страх перед окружающим миром. Тяжелые болезни ребенка толкнули ее на горький путь разврата. Она неохотно говорит об отце своего сына, небезызвестном партийном деятеле Синеухе. Этот человек не только ничем не помог ей, но и приложил руку к тому, что Марина потеряла квартиру, оставшуюся после смерти матери…»
- Мне тошно, - скривилась Зарина, - Полная чушь. Допиши еще немножко, а?
«Редакция публикует материал без купюр и сокращений, - недрогнувшей рукой дописала я, - Автор расследования, Сергей Чуриков, неоднократно выслушивал угрозы от прихлебателей г-на Синеуха и сейчас вынужден скрываться вместе с семьей. Но мы считаем, что жители нашего города имеют право знать правду». Все в ажуре. Олигарх хочет грязи – он ее получит. Любой, как говорится, каприз за ваши деньги…
Через пару часов все материалы для газеты были готовы. Оставались сущие мелочи – сверстать газету, тайно отпечатать ее в типографии и нелегально распространить по городку. На радостях Тимур выволок из ящика стола еще салями, бутыль сероватого самогона и предложил подкрепиться. Истинным леди следовало с негодованием отказаться. Тем более, что пить было не из чего. Мы не были истинными леди. Мы потянулись к карандашнице. Тимур достал из кармана грязноватый бутерброд с салом и начал жевать. Всем стало за него неловко…
Дизайнер спал, похрюкивая и сползая со стула. Он был странноватой личностью, наш дизайнер. Он обладал внешностью человека, обиженного жизнью, но при этом голосом ловеласа. Был скуповат и ощутимо этого стыдился. Часто диковато озирался, хотя был местным уроженцем. В общем, ему катастрофически не удавалась роль хозяина жизни. В этом-то и была его прелесть. Дитя пропащенской природы…
За ночь общими усилиями была создана еще одна газета и пара листовок. Умение не задумываться над смыслом написанного приходит постепенно. Остается лишь удовлетворение от сделанной работы. Теперь мы, пожалуй, были нечто среднее между проституткой и ассенизатором.
Разбуженный посредством недоброго слова шофер воспринял предложение отвезти нас в гостиницу как злую насмешку. Он неуверенно почесался. В непроходимых сугробах машина может заглохнуть (что, кстати, характеризует и сугробы, и машину). Кроме того, в машине не было печки и даже где-то дна. По крайней мере, за время путешествия в нее намело снега.
Ночь отчаянно синела, деревья казались вырезанными из снов. Сугробы устало и равнодушно ложились под колеса. Между нами вечность, и все в мире имеет свой смысл… Этот смысл в сугробах… Я уже сплю.
Мы с Зариной нашли отличный способ принимать ванну по утрам. Надо было стаскивать теплый свитер и одеяло за долю секунды до того, как погрузиться в горячую воду. Мир вокруг наполнялся густым блаженством. До первых признаков остывания воды…
Зачем мы здесь? В богом забытом Пропащенске, в ледяной ванне. Зачем здесь все эти люди? От чего бежим мы? Всегда от чувства ненужности, от одиночества и страха однажды оказаться вне правил игры. Игры человеческих парадоксов.
Побег от скуки и чувства повторяемости жизни… Нет ничего более изматывающего. Тебе кажется – в калейдоскопе вечных командировок, авантюр, новых лиц и чужих жизней она не успевает за тобой. Но убегая, ты все время помнишь об этой пустоте, чувствуешь ее присутствие, где-то внутри себя, где-то справа… И она появляется, когда ты беззащитен. Появляется, чтобы разрушить всю нежность и солнечные зайчики на стекле. Сквозь секундную неискренность она вползает в упоение горечью и даже болью от потери близких. И там, оказывается, есть пыльные пустоты, недоступные углы, куда проникают метастазы равнодушия… Оно в тебе.
Равнодушие остается неизменно верным нам. В неподвижности деревьев, в смене времен года, в ленивой неподвижности вещей – вечный закон природы, не жестокий и не гуманный, просто бесчеловечный. Без-человечный. Он не учитывает человека, не подразумевает его, он всего лишь отступает при его появлении – отступает для того, чтобы дать человеку время самому прийти к нему, а затем легко дает вырваться, убежать от скуки и пустоты, и опять поджидает… Вечно.
Зачем?
Зарина настойчиво поцарапалась в ванну, впрочем, дверь все равно не закрывалась. Одеяло с Зариной уселось на краешек ванны и, продолжая какой-то внутренний диалог, заметило:
- Тут по крайней мере есть горячая водичка.
Частые командировки учат нас радоваться малому. Легко оценить необязательность и даже роскошь отопления и горячей воды – тысячи деревень, в конце концов, обходятся без этого. Бывало, мы обитали в домах без дымохода, которые отапливались по-черному. Тамошние аборигены месяцами питались комбикормом, мыли голову посредством яичных желтков и никогда не видели телевизора. Их единственной литературой были наши предвыборные листовки… Нам приходилось сутки проводить в аэропортах, неделями жить в вагоне поезда. Странно, что до сих пор мы не научились жить без горячей воды. Быть чистыми – наш маленький каприз.
Впрочем, чаще жизнь все же баловала нас – вечеринками, кабаками, беспечностью нравов, мы нежились в джакузи и чужих объятиях, в косметических салонах и фривольности постмодернистов. И все же… В разных вселенных мы совершали одни и те же ошибки. Были почти всегда одиноки, особенно одиноки вдвоем, хотя я научилась говорить во множественном числе – «мы»… Мы, такие чужие друг другу – и вечно друг другу необходимые.
Мы, то есть я и Заринка, явились в штабе ровно в полдень, пунктуальные, как тень отца Гамлета. Впрочем, едва ли это было замечено. В штабе как будто минуту назад выключили миксер или отменили ядерный взрыв. Месиво незнакомых людей, бумаг, только что отпечатанных листовок с духом типографской краски и почему-то колбасных шкурок. Неясная полуразобранная железяка на ножках. В кабинете стояло марево паники.
- Что это? – подозрительно спросила Зарина. Вообще она не доверяет технике сложнее унитаза.
- Ризограф, - хмуро пояснил Тимур, - только он барахлит немного. Точнее – ни хера не работает.
- То есть?
- То есть нельзя наши черные листовки в типографии печатать. Разведка сообщила, менты нас ждали всю ночь на дороге и в типографии. По распоряжению администрации. Случайно свезло, бля… Федя поехал ночью, машина заглохла по дороге. Метров пятьсот не доехал до засады – я ему звоню, ору, Федя, пиз..й обратно, сворачиваем лавочку!
- Ого.
- Короче, будем так печатать. Если эту херомантию починим! – и Тимур пнул ризограф ногой. Ногу пришлось дотянуть до уровня стола, но это как раз у Тимура получилось играючи. В прошлом он самбист и боксер. Опыта работы головой у него, к сожалению, поменьше. – И это еще, ну то есть... Газета уже не нужна. Та, которую делали вчера ночью.
- Что-о?!!
- Ну… концепция сменилась. Решили делать плакаты и листовки, а газеты – хрен с ними. Все равно печатать негде. Да и разносить, если так подумать, некому.
Во всем этом была некоторая доля абсурда, но – минимальная. Нигде, пожалуй, концепции не меняются с такой космической частотой, как на выборах. Особенно – в последние дни. Особенно – когда победа неочевидна. Как правило, в этом случае предвыборный штаб почти полностью прекращает работу и погрязает во внутренних интригах. Всякий, ответственный хоть за что-нибудь, пытается доказать, что именно его участок работы был выполнен идеально. Хотя в итоге так или иначе достанется всем…
Есть несколько популярных оправдательных стратегий. Они стары, как мир.
«Я им говорил, что нужно делать, но с такими бездарными исполнителями…»
«С таким-то финансированием…»
«А вот если бы с самого начала приняли мой проект…»
«Я предупреждал, что этим кончится!»
«Мне просто не давали работать!»
Если даже все эти оправдания собственной беспомощности недействительны, всегда остаются происки конкурентов и утечка информации. Действительно, конкуренты порой проискивают, и информация, бывает, утекает. Скажу больше – в сливе информации участвуют обычно именно те, кто потом будет оправдываться этим, так что они, поверьте, знают, о чем говорят…
Итак, вот что происходило в Пропащенске. Несколько дней назад сюда приехали Отморозки. Человек шесть веселых циничных отморозков занимали сомнительные должности любимчиков уральского олигарха. В свое время учебу в Академии государства и права они начали под лозунгом: «Удачи и лохов побогаче!». Удача улыбнулась им, послав в этом качестве олигарха Семеныча.
Отморозки были молоды, обаятельны, предприимчивы и нравились женщинам. Этакие дАртаньяны от Гуччи. Семеныч полюбил отморозков, хотя и не был женщиной. Просто они воплощали все то, чего ему недоставало.
Ребята разъезжали по выборам во всех регионах, где Семеныч успел по дешевке прикупить заводы и предприятия, и где у него, таким образом, появлялся «свой интерес». Стали виртуозами поражений. Об их методах работы ходили легенды. К картинкам из порножурналов они подрисовывали фотографии кандидатов и разбрасывали листовки с вертолета… Мальчики резвились.
С середины последних выборов команду отморозков Семеныча вышвырнули с позором. Вот тут-то и выяснился один прискорбный нюанс – весь реквизит к этому моменту уже растащили и распродали. Исчез бесследно вагон бумаги, предназначенный для типографии. Растворились целые контейнеры офисной техники. Новехонькие компьютеры, принтеры, ксероксы… И даже сотовые телефоны – ровно 32 штуки. Удалось спасти только ризограф, да и то – ввиду его неисправности. Вдобавок, как сообщили Семенычу, полтора миллиона – бюджет предполагаемой кампании – пошли на то, чтобы сгладить острые конфликты с законом, возникшие у дАртаньянов. Олигарх печально вздохнул.
Но это еще был не конец. Изрядно потрепанные, но не побежденные отморозки, вернувшись, потребовали… премии. И тогда олигарх не выдержал.
- ВАМ?!! – ревел он дурным голосом, - Вам премии! Вы мало напиз..ли?!! Вон отсюда сейчас же, гаденыши, и если только попробуете проеб..ть мне Пропащенск, я вас из-под земли достану!
Да, олигарх умел быть суровым. В Пропащенск команда потерпевших примчалась впереди собственного визга - как раз одновременно с нами. И с тех пор пребывала в растерянности… Как оказалось, делить и распродавать здесь уже было нечего. Тимур не зря топтал пропащенские сугробы. Все, вплоть до канцелярских принадлежностей, уже погибло «в пламени пожара». Волшебный сейф Семеныча в очередной раз опустел, а его телефон не отвечал – и сами понимаете, когда телефон олигарха молчит, это не предвещает ничего доброго…
Отморозки начали импровизировать. В ясный утренний час у предприимчивого политолога Антона родилось сразу два гениальных проекта. Первое - написать от лица многострадального господина Синеуха оскорбительное обращение в адрес нашего кандидата. Пусть электорат возмутится до глубины души хамством и цинизмом Синеуха. И второе – привезти в Пропащенск певца Льва Лещенко. Певец должен, кроме самоочевидного пения, нежно обнять кандидата и заверить его в своей поддержке. Обе идеи, мягко говоря, были несвежи. Но хуже всего, что обе они категорически не понравились кандидату. Кругленький румяный кандидат, верный помощник и сподвижник Семеныча, в течение всей кампании никак не обнаруживал наличия собственного мнения. И вот поди ж ты, под конец… Может быть, все дело было в его неприязни к Лещенко. Или в том, что листовка уже в четвертой строке содержала слово «сука»…
Кандидат покраснел до кончика носа и заявил Антону, что никогда… никто… в это не поверит! Затем произошла бурная сцена, в ходе которой слово «сука» прозвучало уже трижды, и был достигнут компромисс – листовки не будет, а Лещенко останется.
Я пила уже седьмую чашку чая и жевала круглую булочку. Супер-специалист по черным технологиям, похожий на марсианского богомола, одним пальцем молотил по клавишам, набирая речь, которую со сцены произнесет Лещенко. Я, почти не жуя, осторожно заглянула через плечо. Там было всего несколько слов:
«Я счастлив, друзья мои, сегодня стоять перед вами вместе с Виктором. Я помню его еще мальчишкой. Золотые были годы… (утирает слезу, поворачивается к Виктору Тихоновичу и целует его в обе щеки)».
Мне вдруг стало жалко Лещенко. Я представила себе, как он выходит на сцену. Забытый кумир, неживая звезда. Усталость, бедность, варикозное расширение вен, двое детей в Благовещенске. Желтоватой старческой рукой поправляет воротник.
- Я счастлив, друзья мои… - это как холодильник напрокат. Перед концертом он будет заучивать роль и улыбку, с натугой вчитываясь в простенький. Едва не забудет имя кандидата – Виктор. Простите нас, Лев Лещенко…
Заринка эротично водила пальчиком по клавиатуре с отсутствующим видом… Так называемый «одухотворенный образ». Это может быть рассеянный зов в пространство, или жертва уже намечена. Впрочем, все равно…
- А еще, - как будто в пустоту сказал Тимур, - сегодня мы должны сочинить слоган для кандидата. Иначе отморозки наябедничают олигарху, что мы ни хера не делаем.
- Ты хочешь сказать, - оторопело уточнила Зарина, - что за четыре дня до выборов для кандидата до сих пор не придуман слоган?
- Ну да. – в меру самокритично признал Тимур, - В общем-то, мы действительно ни хера не делали. Но нам просто не давали работать!..
Слоган для кандидата – это… это квинтэссенция души, основное содержание его образа. Естественно, образ кандидата не имеет в большинстве случаев ничего общего с реальным человеком, он на 95 % суть измышление лживых политконсультантов. Оставшиеся 5 % - это неизбежные биографические сведения, которыми, впрочем, опять-таки можно манипулировать до бесконечности. Но все это вранье ни черта не стоит, если не нанизывается на общий стержень, если не существует внутренней логики, или хотя бы одной-единственной мысли, чье обаяние покорит избирателя. Эта-то мысль и станет – слоганом.
Придумывать слоган – тяжкий труд и большая ответственность. Никогда не знаешь, с чего начать.
- Толчок. Толчок. Нужен толчок. – повторяла Зарина.
- Толчок по коридору и налево, - предельно доброжелательно сообщил наш супер-специалист по грязным технологиям. – Если мы с вами об одном и том же говорим.
Ого, а у человека-то есть чувство юмора! Кто бы мог подумать… Кажется, его фамилия была – Афонин. Или это была чья-то другая фамилия, оставшаяся смятым обрывком от сумбура последних дней, как повисают лиловые буквы объявлений на столбе.
Зарина посмотрела на него мрачно - впоследствии они очень не полюбили друг друга. И продолжала по-старушечьи бормотать в углу:
- Петров… Петров, кандидат Петров. «Петров – наш кандидат», не-е, банально. «Петров – кандидат для всех Петров», охренительно, конечно, только люди не поймут. Да я и сама до конца не понимаю… О! «Петров – позабудь про докторов». Слышишь, Стаська!
- Слышу, слышу…
- Ребята! – вдруг как-то особенно сказал Тимур, - Ребята, я придумал. «Петров – будь здоров», по-моему, лучше не скажешь.
Все смутились, как от вслух сказанной непристойности. Тимур – дурак, но говорить ему об этом считается почему-то дурным тоном. Зарина осторожно бормотнула:
- Э-э-э… Тимурчик, может, не стоит останавливаться на этой версии? Мысли шире! Бери выше!
- Ты имеешь в виду «Петров – будь ВСЕГДА здоров»? – уточнил Тимур, - Или как?
- Или как, - как можно замогильнее сказала я. Впрочем, в таких случаях его всегда спасает исключительная толстокожесть. – Давай что-нибудь традиционное, без этих ребяческих рифм. Он же не врач. Он же у нас серьезный человек, директор крепкого завода. «Петров – честность и порядочность»… тьфу, нет. Ну, «Построим будущее вместе. Виктор Петров».
- Или, например, «ВорПетров», - неожиданно вмешался Афонин, - Во-первых, просто. Во-вторых, читается почти одинаково туда и обратно. Почти палиндром. – презрительно скривил губы, не дожидаясь, пока мы оценим тонкую игру ума, и уткнулся обратно в компьютер, отгородившись ощутимой льдинкой от нашей бессмысленной суеты. Мы оценили. Мы были в восторге и ждали продолжения.
- Или так:
«Чтобы жизнь была херова,
Голосуйте за Петрова». – продолжил кто-то.
Афонин помолчал немного и обронил:
- «Слушайте живое слово
И тепло людских сердец,
Голосуйте за Петрова,
А иначе всем пиз…ц!»
- Интересный человек, - задумчиво сказала Зарина. Я насторожилась. Зарину хлебом не корми – дай только переспать с интересным человеком. В ней просыпается что-то вроде духа коллекционера. Согласна, интересный человек даже имеет право быть непривлекательным, но… не до такой же степени!
- Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.
- А ты… Да ты что? – Заринку ощутимо передернуло, - Ни за что на свете. Просто интересный человек.
Еще одна тяжелая пропащенская ночь в сигаретном дыму опустилась к нам. Мы говорили… мы говорили о принципах. Наличие принципов у политконсультанта – нонсенс. Вся его работа заключается в том, чтобы манипулировать чужими предрассудками и принципами, не имея своих.
- Да, мы всего только люди, - признавала Зарина, - Да, нам не чужды и предрассудки, и страхи, и неумение взглянуть на происходящее объективно. Но… надо расти. Надо как-то приобретать принципиальную беспринципность!
Мне нравится это выражение «принципиальная беспринципность». Я даже могла бы добавить к нему: «Если не можешь выиграть честным путем, просто выиграй». Наверное, именно это я и добавила, потому что услышала от Афонина, специалиста по грязным технологиям:
- Выиграй, выиграй! Разве это главное! Только честность, я против всей этой виртуальной политики… Принципам есть место везде. И в политике – тоже, может быть, даже в первую очередь.
В высшей степени парадоксально было выслушивать это от него. Именно так я и хотела возразить, напомнить про Лещенко… и почему-то не возразила. Как же этот человек обманывает себя, примиряясь со своей работой? И до какой степени он должен быть несчастен? Кем он чувствует себя – кем-то вроде… трупа? «Я конченый человек. У меня есть только… политика».
- Аминь.
«Аминь» - насмешка над вечными попытками найти Бога. Ему нечего делать в наших исковерканных душах. Он неуместен в нас. Мы непричастны к Нему. И все же – мы всегда, всегда будем идти к нему, падая, путаясь, ошибаясь дорогами, всегда… И когда-нибудь мы поймем это, мы сможем сказать – да. Бог любит нас.
И вдруг только сейчас, в последние минуты перед полуночью я вспомнила – сегодня же Рождество! Рождение младенца Иисуса проскользнуло мимо нас. Мне оставалось только прислушаться, как Рождество уходило, скрипом снега, хрустальным звоном, прощальной нежностью. Неслучившееся…
Лениво потянувшись и любопытно разглядывая вытащенную из-под одеяла голенькую розовую ногу, Заринка мечтательно сказала:
- С кем бы перепихнуться чем бог послал?
- Варианты?
- Ну, более-менее реальные варианты только среди отморозков. Вот взять Антона к примеру. В буквальном смысле – взять. Поймать, затащить сюда и трахнуть. Но, блин, это как-то… неэтично, что ли? – Зарина глумливо похихикала в подушку, - Они же враждующая группировка. С другой стороны, дружба дружбой, а служба, соответственно, службой. Хотя… Тимур настойчиво просил этого не делать.
- О! А ты чего?
- А я говорю – ладно, ладно… Он отвечает – спасибо. Ха, его «спасибо» в кровать не положишь, говорю я!
- А он?
- Он охренел… - печально заметила Зарина.
- Неудивительно. Я знаю тебя полжизни, и все равно охреневаю…
- Вот над этим я сейчас и раздумываю. Предположим, я справлюсь с угрызениями совести. Хотя это и будет мучительно тяжело. Притащу сюда Антона. А тебя-то куда девать?!
Я представила себя бездомным скитальцем под окнами пропащенской гостиницы. Мороз трещит. Окна слабо золотятся. Волки воют… Нетушки!
- А то присоединяйся, - продолжала Зарина, - Ты же знаешь, дорогая, всегда рады… Ой, и не надо делать такую морду! Вы ждете сказочных принцев: так вот, их нету у нас!
Мне казалось, что кроме двух скомканных одеял между нами лежит пропасть. Я с привычным злорадством прислушалась к сознанию своего морального превосходства над Заринкой. Иногда это чувство доставляло мне наслаждение. Чаще – нет. Пропасть была не между нами – во мне. Жизнь скользила по стенкам пропасти, роняя бусины воспоминаний, оставляя неодушевленные контуры прожитого и пережитого. Жизнь проходила насквозь, старательно пряча острые края, избегая останавливаться, с бережным пренебрежением оставляя меня самой себе. Безрадостная тишина. Желанное отсутствие желаний. Кому незнакомо это чувство затянувшегося антракта?
Зарина прошлепала к сумке – моей, заметьте, сумке, - не глядя вытянула кружевные чулки, двух черных капроновых червячков, напялила их и прицельно оглядела зеркальное отражение. Отражение имело неподражаемый вид. Собственно, оно состояло из четырех компонентов – одеяла, лохматости, кончика носа и чулков. Оглядев себя вкупе с одеялом, она хмыкнула:
- Нет, придатки отморожу. Придется обойтись без этого… эстетства. – решительно стянула чулки и отправилась в ванну читать Набокова.
Не будь Зарина столь чудовищно практична, она могла бы стать женщиной-вамп. К сожалению, она предпочитает охотиться с сугубо практической целью. Восхитительная игра ради игры, танец, пастельные переходы от вполне целомудренного кокетства к нежности украдкой – о, все это имеет для нее гораздо меньше обаяния, чем сам процесс поглощения добычи.
Мы никого не ждали до полудня. Именно потому, что машину за нами в лесной приют снова обещали прислать «ранним утром».
К полудню Зарина появилась из ванны, недобро блестя глазами, жадно глядя куда-то внутрь себя, в глубину только ей известных томлений и желаний. Она думала о мужчинах. Об их прикосновениях, горячих телах, ногах, самых невероятных сексуальных позициях и животной боли. Об огромном количестве мужских членов, пропадающих без всякой пользы… Да, наша личная жизнь ни к черту не годилась. Я натянула красное платье, пропахшее в прошлом многими духами и алкоголями.
- Дьявол не спит. - констатировала Зарина, подумала и добавила, - С кем попало.
И села точить когти.
И тут подъехала небесно-голубая колымага. За нами, конечно, – другого транспорта здесь вообще не появлялось. Самодвижущаяся колымага принадлежала к какой-то неясной скрипучей породе. И в ней было еще холоднее, чем в лесу.
- Не замерзнете? – заботливо спросил водитель-старичок и улыбнулся быстрой плюшевой улыбкой, от которой все морщинки сложились в узорчик. – Покрывалко вон лежит. Что ж у вас, милые мои, такие шубки тоненькие? Простудитесь – не дай бог, не дай бог… Глазки какие у вас светлые. Да-а, не видят вас ваши родители в таких тоненьких шубках. А то б, конечно, закутали потеплее, да? – он радостно и тепло засмеялся.
- Они же вас любят, родители-то… - непосредственно продолжал старичок, - Как можно своих деточек не любить? Скучают, волнуются, так ведь? Да, уж это точно.
Я вдруг ощутила на лице улыбку. Успела поймать ее за кончик прежде, чем она исчезла. Зарина по-детски приоткрыла рот… Несколько месяцев мы не видели родителей. Несколько лет мы уезжали в командировки, бросались во взрослую жизнь, в нелепую самостоятельность, чтобы искать в ней потом это чувство хоть кому-нибудь нужности. Чувство, которое поджидало нас всегда – дома. Мы легко и надолго забывали о существовании родителей, каждый раз не замечая их глаз в аэропорту или на вокзале, каждый раз думая, что есть что-то более настоящее, чем эта бесхитростная любовь. Любовь, единственное условие для которой – простое наше наличие. Запах маминого халата. Свет от домашней настольной лампы, желтый и густой, как сыр…
Отсюда, из промерзшего, богом забытого Пропащенска, все это показалось невероятно родным и милым. Зарина просветленно глядела на меня, и я вдруг подумала: какая она славная, моя Зарина, и как я же ее люблю…
Колымага шумно притормозила, подняв снежные фонтаны. Мы вылезли и сразу провалились в сугроб. Снег был пушистым даром небес, божественным мороженым, воздух тих и прозрачен, а мир – вообще состоял из улыбок и солнц. Мир был вокруг, и главное – внутри нас…
Антона мы встретили в коридоре. Он сходу оценил мое красное платье и задал бесхитростный вопрос, чем такие красивые девушки могут заниматься по вечерам в Пропащенске? Зарина умиротворенно поглядела на него без всяких признаков интереса и прошла мимо.
- Как чем? – недоуменно сказала я, - Мы думаем о судьбах мира…
Нас ждал сюрприз из серии «удивительное – рядом». Собственно, на том месте, где до сих пор базировался штаб, штаба не оказалось. Была запертая дверь. Мы зашли в соседнюю и попали в бухгалтерию заводика. Там было много комнатных цветов и угрюмых квадратных женщин без всякого возраста. В Пропащенске страшный демографический кризис, почти трагедия. На одного мужика приходится около шести женщин. Молоденькие, пожилые, крашенные, надеющиеся, озлобленные, усталые – все они существуют в вечном ожидании мужчин. Мы не вызывали у них симпатии – мы были существами из более счастливого мира, где огромное количество мужских особей разгуливает без охраны. Зато Тимур пользовался здесь просто феерической, немыслимой популярностью. Ведь у него был шелковый галстук.
…Вообще-то обычно с женщинами Тимуру не везло. Один знакомый рассказывал:
- Однажды устроили конкурс – кто приведет самую страшную девушку. Выиграл, конечно, Тимур. Но хуже всего - она преследовала его весь вечер. Он запирался от нее в туалете, и она сломала дверь…
Тимура мы нашли в крохотной комнатушке по соседству с директорским кабинетом. Это называлось – «комната отдыха». В уютном сине-зеленом кабинетике умещались шкаф, диван и несгораемый сейф. Вероятно, в лучшие дни директор пил здесь кофе и ласкал покорных пропащенских женщин. В далеко не самый светлый день здесь появились мы. Тимур уже успел, царапая стены, впереть сюда два компьютера и мертвый ризограф, уронить сейф, и теперь, утомленный, жадно закурил – роняя пепел на диван и хлебая кофе из сервизной сахарницы. Он явно чувствовал себя как в родном хлеву…
- Поймите, - с оптимизмом говорил Тимур, - Я тоже не знаю, что делать. Все контролируют отморозки, и ни во что меня не посвящают. У меня с сегодняшнего утра нет ни обязанностей, ни подчиненных. Только долги и неприятности.
- А у нас?
- У вас? Ну, по крайней мере нет долгов. Хотя… Насчет гонораров… Гонорары теперь будут платить отморозки.
Вот это действительно пугало. Отморозки имели замечательную привычку не платить. Они попросту исчезали в последнюю неделю вместе с сейфом. Мы с Зариной, как по команде, взглянули на сейф. Главное, не оставлять его без присмотра.
В комнате отдыха поселилось шестеро. Мы с Зариной, черный технолог Афонин, журналистка Светка, Тимур и дизайнер, который неотрывно рассматривал порносайты в интернете и потому был практически незаметен для глаза. Иногда Тимур звонил куда-то и развлекал нас новостями. Однажды закричал: «Ребята! Срочно пишем листовку! Машина ждет – везти в типографию!». Через пятнадцать минут, когда листовка была почти дописана, кто-то перезвонил и отменил ее. С тех пор мы не обращали внимания на его инсинуации. А еще назавтра должен был прибыть Лев Лещенко и плакаты с фотографией нашего кандидата.
Между тем ситуация в Пропащенске развивалась от плохого к худшему. По городку расползались самые скандальные слухи. Кандидат до сих пор не заплатил типографии и агитаторам. Стали говорить, что он – вор. Что по его заказу в город прибыла бригада киллеров. Что в Борском районе уже найден девичий труп с признаками надругательства… Слухи умножались лавинообразно. Еще немного – и скажут, что он лично пьет кровь на завтрак.
В городишках диаметром с суповую тарелку отлично срабатывает механизм распространения слухов. Японские рекламщики называют его «разговоры у колодца». При желании их можно виртуозно использовать во благо кандидату, но если процесс выходит из-под контроля…
Одним словом, все шло по плану. Мы уютно устроились на диване вшестером и пили кофе из директорского сервиза. Теснота создала между нами некое подобие интимной доверительности. Светка сплетничала о муже (даже в Пропащенске веселая разбитная Светка ухитрилась оказаться счастливой обладательницей мужа). Мы с Заринкой говорили друг о друге. Афонин об одиночестве и литературе. А дизайнер смотрел порносайты. Затем, когда ощущение единства нас, одиноких и затерянных в необитаемой пропащенской глуши, достигло апофеоза, Тимур запел. Звучало это столь жутко, что от неожиданности мы начали подпевать. Вероятно, чтобы он не стеснялся. Через минуту из соседнего (директорского) кабинета поинтересовались, что за шум?
- Просьба не беспокоить, - весомо сказал Афонин, - У нас спевка.
Тяжело упали сумерки, плавно перешедшие в глубокую ночь, и к тому же очень хотелось есть. От кофе почернели языки.
Нам больше не звонили, нас не собирались везти домой или информировать о происходящем. Ситуация в городке застыла на той стадии, которую один мой друг называет «полный стабилизец».
- Завтра кандидат обещал расплатиться с агитаторами… - не очень уверенно сказал Тимур.
- Врет, - безжалостно заявил Афонин.
- Почему?
- По определению. Ты разве не в курсе, как узнать, что кандидат врет? Когда он врет, у него губы шевелятся.
После этой сентенции с нами случилась короткая, но бурная истерика, в результате которой Светка упала с дивана. На радостях и от голода решили выпить еще кофе.
И тут прозвенел телефон.
- Меня вызывают на совещание. - объявил Тимур, - Кандидат и отморозки. Девочки, собирайтесь, я не могу ехать туда один, бля, вы тоже, черт возьми, представляете наше агентство! И Стаська, сотри ты свою помаду ради бога!..
- Еб твою мать! – гневно ответили мы с Зариной на этот хамский выпад. Как люди истинно интеллигентные.
Он нервничал. И это было не к добру. А впрочем, что здесь, в Пропащенске, было к добру? Мы встряхнулись, сон сбежал. Помаду я обтерла об спинку дивана.
В машине Заринка напевала чью-то песенку-бормоталку:
- Если-ты-приходишь-к нам-то вся-усталость-пропадет,
Хотя-ты и-не знаешь-чего-тебя ждет…
- Действительно, ни хрена хорошего не ждет, - поддерживал Тимур.
Да, думаю, хорошенькое начало. Мы долго плутали в тайге. Первое время я пыталась как-то различать пейзажи. Затем они слились в один сплошной сугроб и общее чувство неудовлетворенности жизнью. Ветер стонал. Нас поджидали отморозки.
Зайдя в кабинет, я почувствовала головокружение. На нас повисли тяжелые и липкие, как маслянистый густой запах, мужские взгляды. Их было человек семь, включая кандидата – олигарх отсутствовал, но, как Святой дух, был незримо здесь.
Всем здесь позарез нужна была победа. Мальчикам – чтобы оправдаться перед Семенычем. И больше всего Семенычу – чтобы, имея под рукой своего карманного мэра, начать спокойно распродавать по кусочкам заводы и заводики Пропащенска. Все их он давно уже прикупил за сущие гроши, однако до сих пор по неясной причине не нашел им применения или хотя бы покупателя… А вещи, не приносящие ни дохода, ни пользы, вызывали у олигарха Семеныча раздражение – исключая отморозков. Им всем необходима была победа, а для этого нужно было сделать чудо.
- Привезем завтра этого гребаного певца Лещенко!
- Развесим везде плакаты!
- Кинем газету с компроматом на Синеуха… Завтра же.
- Газета ведь еще не отправлена в типографию, - напомнил Тимур.
- Как?!!
- Как-как! Вы же отняли у меня людей, машины и полномочия!
- Ха! - парировал Антон, - Это вовсе не освобождает тебя от выполнения твоих обязанностей!
- А еще нужно кинуть парочку листовок в субботу! Одну – что Синеух снимает свою кандидатуру в пользу Петрова. Ну и вторую… еще что-нибудь… кинуть.
- Как же, - промямлил кандидат, - Ведь запрещена агитация в субботу?
- Вам не выпить ли еще кофе, Виктор Тихонович? – настойчиво спросил Антон.
- Да-да, мне бы кофейку бы… Что это я, в самом деле? – засуетился тот.
- Но главное, надо покупать избирательные комиссии. Дэник, что там у нас? Отчитайся по избирательным комиссиям.
- Избирательных комиссий, - лениво начал голубоглазый Дэник, - в Пропащенске восемнадцать. Семь под нынешним мэром. Остальные мы можем купить. Они могут гарантировать наш перевес в 3-5%. Это нам будет стоить…
И Дэник назвал сумму. Все выдохнули. А я подумала – в конце концов, отморозки совсем неплохо работают. По крайней мере – с размахом, этого у них не отнимешь.
- А те семь, которые под Синеухом, их мы купить не можем? – уточнил кто-то.
- Почему же? Можем, - флегматично пожал плечами Дэник, - Только стоить будет дороже.
На том и порешили. И только когда мы, вздохнув с облегчением, начали выбираться из полуопустевшего кабинета, Антон вкрадчиво сказал:
- Тимурчик, ты куда? Ну-ка постой, постой. - и это звучало как «а вас, Штирлиц, я попрошу…».
Теперь нас осталось пятеро – Антон, Дэник и мы втроем. На нашей стороне был численный перевес, но боюсь, что в данном случае это почти ничего не решало.
- Поговорим, друзья мои, о финансовой отчетности. Тимурчик, ты ведь знаешь, сколько у тебя не сходится? Ай-ай-ай, это тебе не сто рублей… Не говоря уже о том, сколько ты присвоил чистенько, то есть – провел по ведомостям. Ладно. Все, что украдено чисто, твое, дружок. Мы с Дэником благородные. А уж это ты верни. Знаешь ведь, папа Семеныч рассердится. И рассердится он, - Антон поморщился, - на нас.
Нам с Зариной невыносимо хотелось раствориться в чем-нибудь подходящем. Зарыться, уползти… Видимо, мы как-то выдали это желание.
- Послушай, Тимур, - задумчиво сказал вдруг Дэник, - Можешь начинать рассчитываться с долгами уже сейчас. Вот девочек оставь.
Тимур был бледен и вполне мог согласиться. У меня звенело в ушах. Все это отдавало дешевой опереткой.
- Я составлю финансовый отчет. И верну деньги. Завтра. – наконец выдавил Тимур.
- М-м-м… - разочарованно протянул Дэник, - Жаль, очень жаль. Думаю, они бы даже могли закрыть весь долг, правда, Антон?
- Возможно.
- За кого вы нас принимаете, уроды?! – совершенно неожиданно зашипела я, - Мы вам девки с панели? Мы творческая, блядь, интеллигенция!
Несколько секунд все мы слушали тишину. Потом Тимур взял нас за руки и сказал:
- Все. У нас много работы. Нам совершенно недосуг.
- А девочки, - долетел нам в спины голос Антона, - все-таки останутся в Пропащенске. Как заложники. Пока ты, Тимур, не сдашь финансовую отчетность.
В обратном пути мы молчали. Только однажды Тимур выговорил:
- Не представляю, из чего возвращать им деньги. Клянусь, я их не брал. А ведь они действительно не выпустят вас из города…
После этого у нас появились новые поводы помолчать.
Утро было поганое.
- Мне снилась какая-то дрянь, - хмуро и жалобно сказала Зарина.
- Мне тоже. Скажи мне, что тебе снится. И я скажу, с кем ты спишь.
- Сама такая.
И вдруг мы осознали, что в Пропащенске отныне – пленницы. Я бы ничуть не удивилась, если бы в комнату гостиницы уже сейчас ввалились пьяные развеселые отморозки. От этой мысли захотелось одеться. Одеваясь, я совершенно бессознательно натянула черное кружевное белье – на тот случай, вероятно, если вдруг придется раздеваться… О, женщины.
И машина приехала за нами сегодня до странности рано. В штабе наблюдалась мучительная смесь напряженной работы и следов вчерашней оргии. В частности, наша комната отдыха несла следы разгрома. Там тяжело и печально сидели Тимур и Афонин. Оба они поглядели на нас муторно. Тимур выговорил:
- Предлагаю считать… рабочий день… законченным! Вижу повод выпить! – подумал и добавил, - Творится всякая херня. К тому же у меня… сегодня у меня, кажется, день рождения.
- Финита, бля, комедия! – добавил Афонин.
Мы почувствовали себя, как дома. Снова были салями и печенье. К тому же Светка приволокла трехлитровую банку самогона. Но, черт возьми, вокруг мы видели теперь родные лица. Нужно время, чтобы разглядеть в незнакомых лицах – родные черты. Увидеть ближнего в том, кто рядом. Разглядеть его боль и его мудрость. Мне обычно хватает времени примерно с первой стопки по шестую. После шестой теряется четкость контуров…
Мы уже были в Пропащенске почти своими. Так часто случается в наших командировках. Погружаясь в чужой мир, оставляя ему частичку души, приобретаешь право считать его – своим. Право увезти с собой его частицу.
Все вокруг продолжало крутиться в напряжении предпоследнего дня. Через несколько часов начинался концерт прибывшего Лещенко, а приглашения на концерт были не то что не разнесены – даже не напечатаны.
- Что же делать? Что делать? Катастрофа! – кричал одноглазый завхоз. В узком кругу его называли Одноглазым Лихом.
- Ты нам предлагаешь вручную их писать? – с веселым удивлением спрашивал Тимур, - Вон, ризограф в углу стоит.
И Тимур изо всех сил пнул его ногой. Ризограф заурчал… и заработал.
- Чудо! Чудо! – вопил Одноглазое Лихо, судорожно пихая в ризограф бумагу.
Тимур ошеломленно упал обратно на диван. Выпили. Штаб жил своей сумасшедшей наэлектризованной жизнью. А у нас, в эпицентре общей паники, было удивительно тихо. Мы медленно погружались в забытье, уже не ощущая ни смысла, ни целей происходящего.
- Сколько же лет тебе исполняется? – спрашивал Афонин.
- А сколько бы ты дал?
- Я бы дал пожизненно…
Нам так не хватало этого глупого и смешного чувства, что наше дело – правое. Наоборот, здесь, в забытом богом Пропащенске, имя нашей работе было - ПР во время чумы.
- Я работаю прихлебателем, - повторял Афонин, - Жалким прихлебателем, пишущим по заказу идиотов. Как пусто… Я уже не молод. Я никогда не был счастливым. А вы… У вас все впереди. Почему? Молодость, молодость! В мире нет ничего ей равного.
Мы притихли из уважения к чужой трагедии. Афонин еще немного погоревал и вдруг очень трезво сказал:
- Ну, это все лирика. А деньги с отморозков надо получать сейчас. Или же никогда.
Сейф стоял в комнате, деньги были в сейфе, а ключ – у Дэника. Ближе к вечеру Дэник осторожно появился в комнате и подобрался к сейфу.
- Дэник! Дай денег! – воскликнули мы хором.
- Э-э-э… Ну зачем же сейчас? Будет время.
- Не будет.
- Тороплюсь, ребята, честное слово.
- Дэник, мы тебя свяжем. Заткнем рот и не выпустим, пока не выплатишь все.
- Категорически не рекомендую, - совершенно серьезно сказал Дэник, - У меня в коридоре охраны семь человек.
Большой жизненный опыт и нелегкая судьба отморозка научили Дэника осторожности.
- Еще немного, - не менее серьезно заметил Афонин, глядя на часы, – и я пойду всех закладывать. Пусть я уеду отсюда без копейки. Но заложить вас всех Синеуху я вполне успею…
Дэник посерел. Видимо, он неплохо знал Афонина. Он рывком открыл сейф и зло спросил:
- Ну? Сколько вам?
Так под шумок гонорары выклянчили и мы. Дэник ушел, хлопнув дверью и поглядев на всех с ненавистью. Зарина чарующе улыбнулась в ответ. Теперь мы были заперты в Пропащенске вместе с полученными гонорарами.
- Вот такая ситуевина…- обращаясь к сейфу, сказал Тимур.
Ровно в полночь мы торжественно выпили за прекращение агитации. Отныне всякая агитация в пользу любого из кандидатов была запрещена. Впрочем, кого и когда это останавливало? Вот только что, к примеру, прибыла машина, нагруженная листовками без выходных данных, которые должны будут наводнить город послезавтра утром, в день выборов.
Эта машина и везла нас всех к Тимуру в целях продолжения банкета. Трехлитровка плескалась недопитым самогоном. Листовки забивались в лицо и под одежду, как насекомые. Вылезая из машины, я запнулась за дремлющего дизайнера.
- Приличные люди, - заворчала я, - дамам руку подают.
- Ха! Приличные люди! – воскликнул наш Семушкин, - Приличные люди в городе живут. Трамвай неоднократно видели. Некоторые даже катались на нем!
Как с этим можно было спорить?
Тимур жил неуютно и грязно. В прихожей валялся одинокий носок.
- Привет, - сказал ему Тимур.
Мы легко лавировали между носков, грязной посуды и пустых бутылок. Но мы не ханжи… У нас, честно говоря, бывало и похуже! Припоминаю коробку из-под телевизора, стоявшую посреди кухни. В нее мы бросали мусор. Через месяц, когда она переполнилась и завоняла, мы общими усилиями не смогли ее поднять…
У кровати валялся использованный презерватив. При взгляде на него Светка приобрела оттенок алого паруса. Все хором тактично этого не заметили и отправились мыть посуду.
Мы пьяно болтали о пустяках – странная компания, неисповедимыми путями собранная на одной кухне. У каждой компании есть свой жизненный срок, так вот, срок жизни нашей был – сегодняшний вечер. Тропинки в завтра для каждого из нас были разными.
Надо иметь смелость отпускать прошлое на свободу, подумала я. Воспоминания, как срезанные пряди, остаются только воспоминаниями. В будущее ты всегда шагаешь один.
Банка опустела. По сценарию, нам оставалось только упасть и уснуть.
- Послезавтра, ребята, будем праздновать победу! – по-боевому заржала Светка, вытирая размазавшийся глаз.
Победа… Послезавтра. Липкий привкус этой победы цеплялся за нас, отравлял духом перегара и мешал дышать. Эта гнусная победа ничего не создает – она только разрушит крохотный Пропащенск и нашу веру в конечную справедливость жизни. Да, иная победа может быть жестокой и даже непристойной. Жутко, если эта победа - твоя.
- Слушайте, - вдруг сказал Тимур, напряженно вглядываясь в коробку из-под сока, - Слушайте, девчонки, я не представляю, как отдать деньги отморозкам. Их… нет.
- Это чертовски мило с твоей стороны, - хихикнула Зарина.
- Будешь расплачиваться нами? – сонно спросила я.
- Нет, - сказал Тимур. Надо заметить, после некоторой паузы. Вероятно, эта простая возможность не была лишена для него определенного обаяния. – Нет, вам надо бежать.
- Когда? – рассеянно спросила Зарина, обмакивая палец в маринованные грибы.
- Сейчас.
От неожиданности я проснулась. Простота этой возможности была настолько поразительна, что она и в голову нам не приходила. Так просто – сбежать сейчас, ночью, не раздумывая, сбежать до победы, чтобы она не стала, не стала нашей.
Мы судорожно одевались, натягивая друг на друга чужие шапки, торопливо снимая их, выхватывая из чужих рук бумажки с номерами телефонов, обещания позвонить, рюмки…
Мы, увязая в сугробах и в чертовщине этой ночи, бежали к вокзалу. К счастью, он был недалеко – а впрочем, что в этом микроскопическом городке могло быть далеко? Тимур тормозил поезд, махая руками, как ловят машину на проезжей части. Поезд свистел, шипел и останавливался, Тимур сумбурно отвечал на матерную тираду машиниста, размахивая портфелем, затем хлопнула дверь одного из вагонов, и нас втолкнули туда…
Поезд вздрогнул и заскрипел. Тимур, стоя по колено в снегу, трогательно размахивал портфелем и кричал нам что-то жизнеутверждающее. Красноватая жесть рельсов в свете фонарей уводила в будущее. Колеса стучали. Зарина глубокомысленно сказала:
- Ну, в царство духа мы, конечно, опоздали. Зато мы… зато мы успели сбежать за секунду до вечного проклятия. Вот!
Будущее… В купе вагона метались испуганные тени, и будущее пряталось в их причудливой игре. Через год суперспециалист по черным технологиям Афонин скоропостижно, как старая дева, женится на случайной женщине в погоне за личным счастьем. Дизайнер Семушкин, застигнутый за изготовлением черных листовок по заказу отморозков, попадет в СИЗО, и там едва не умрет от сердечного приступа. Тимур без вести пропадет в Ингушетии… А мы с Зариной… Нас будет ждать еще бесконечное количество встреч, командировок, разочарований, одиночества. Долгие годы круговорота людей и событий. Когда-нибудь мы станем гораздо мудрее, что, впрочем, не помешает нам и тогда делать глупости.
Всего этого мы, разумеется, пока знать не знаем. Откуда? Мы просто едем, прижавшись друг к другу, чуть-чуть дремлем, чуть-чуть считаем фонари за окнами. Зарина улыбается во сне. Ей снится будущее лето…
Мы едем домой.
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Tango - 25-Feb-02 21:57 |
Я это дочитала до конца с удовольствием. И сюжет хорош, и сленг и др. Все то, что бывает на самом деле. Мне показалось, что это немного затянуто. Не потому, что здесь 10390 слов :) А потому что сюжет несколько расходится с динамикой повествования. Этот рассказ должен быть немного быстрее. Это мое мнение.
Но - с удовольствием!
Спасибо!
-----
Tango-> |
| |
| Автор: Пенелопа - 27-Feb-02 07:26 |
Все хорошие слова уже сказаны, а очень хочется сказать, и именно хорошие. На самом деле Ваше Произведение является Литературой с большой буквы. Очень гармоничное и целостное, увлекательное. Размеры не останавливают, а лишь разжигают интерес, причем ожидание оправдывается по полной %)) Есть малюсенькая просьба, дайте плиз ссылку, где Вас можно почитать в объеме. И неправда, что проза интересует посетителей этого сайта меньше! (не верьте ни в за што). ПРосто ее читают дольше, дабы "вкусить" все ощущения и особенности слова автора %)) И еще, очень хочется сказать (кхе-кхе, ну типа как лингвист) - очень нравится Ваш слог, приятно читать не только из-за интересного сюжета, но и по причине умелого изложения. Спасибо %)))
-----
С уважением,
Пенелопа-> |
| |
| Автор: Екатерина - 14-Mar-02 09:07 |
Хорошо написано. Интересно читать. Но ник Асенька меня ввел в
заблуждение, тем приятнее было читать совершенно неожиданное от
девушки с таким ником.
-> |
|
|
|
