Мусорное ведро

Автор: Volkov (Волков Михаил)


Михаил Волков


"Мусорное ведро"

Рассказ

Ведро было как ведро. Стандартное, вместительное, покрытое снаружи и изнутри голубой эмалью, с железной ручкой. Сначала в нем солили капусту, потом, когда ржавчина проела дыру у днища, приспособили под мусор.
И кто бы мог подумать, что... Впрочем, по порядку.

I.
Коблевы были женаты уже лет пять, если можно назвать браком бесконечную, с короткими перерывами на два-три дня, совместную пьянку.
Петр Коблев когда-то работал на военном производстве, имел неплохую зарплату и мог себе позволить жить широко: ездить в отпуск на юг, периодически поить многочисленных дружков в хороши ресторанах, время от времени заводить любовниц, да при этом еще платить алименты на двух детей от первого брака.
Однако, постепенно, пьянки становились все продолжительней, начались прогулы, скандалы с начальством; несколько раз Петр попадал в вытрезвитель, и в конце концов вынужден был уйти с работы "по собственному желанию", дабы не получить в "трудовую" тридцать третью статью.
Сбережения, съедаемые штрафами и все теми же алиментами, быстро таяли; вскоре он стал потихоньку распродавать вещи, мебель... Потом окончательно сорвался с катушек и запил по-черному.
Его постоянно можно было видеть у пивного ларька, где он - небритый, одетый в какой-то немыслимый ватник и засаленные штаны, или выклянчивал у продавца кружку пива в долг, или высматривал бывших дружков, у которых, если повезет, можно было стрельнуть рубля два-три...
Даже милиция обходила (объезжала) Коблева стороной, понимая, что ловить тут нечего. И он скорее всего так и сдох бы где-нибудь в канаве, если бы в один прекрасный день его не подобрала Нюрка, продавщица мясного отдела местного универсама, тоже - большая любительница выпить, далеко не красавица; но при этом озверевшая от одиночества и отсутствия перспектив.
Петр, в помытом и побритом виде, был мужик еще ничего себе, и Нюрка ухватилась за Коблева обеими руками, надеясь в скором времени сделать из него человека.
Но, как это всегда и случается в жизни, все произошло с точностью до наоборот. Пить она стала все больше и больше; сначала за компанию с Петром, потом от безнадеги. Через бесконечные загулы свои потеряла бдительность, нарвалась на ревизию, и с треском вылетела с работы, буквально чудом отвертевшись от суда. После чего запила еще круче, постепенно превращаясь в страшенную, отдутловатую старуху, с заплывшими тусклыми глазками, засаленными до последней степени жидкими седыми космами, и сиплым, пропитым голосом.
Квартира ее, когда-то более или менее опрятная, стала напоминать нечто среднее между общественным туалетом и долго державшим оборону пулеметным гнездом, которое все-таки подавили двумя-тремя выстрелами в упор из "сорокопятки".
Коблевы начали периодически поколачивать друг друга, иногда, в приступах белой горячки, хватаясь за ножи и топоры. Все это сопровождалось ревом, визгом, битьем посуды и выламыванием дверей.
Соседи писали в инстанции жалобы, грозились выселить, пытались даже воздействовать лично, но поскольку Петр и Нюрка изъяснялись исключительно матом, а соседи были люди интеллигентные, найти с Коблевыми общего языка так и не смогли...

2.
В тот день Петр, как всегда мучимый похмельем, проснулся ни свет, ни заря, где-то между пятью и шестью часами (минутная стрелка на их единственном будильнике давно отсутствовала).
Он встал с продавленного, вонючего дивана, пошатываясь подошел к окну и уставился бессмысленным взглядом на стену противоположного дома, сплошь исписанную местными "металлистами" и поклонниками Виктора Цоя.
В больной голове мысли ворочались медленно и неохотно, как пьяницы в луже. Хотелось пива. Бог мой, как хотелось пива! А еще - водки... Но пива все же больше.
Петр порылся в карманах, не снимаемых вот уже с месяц брюк, нащупал несколько мелких монеток и вздохнул: на похмелку не хватало. Он прислушался к громкому храпу из соседней комнаты, помощился и побрел в ванную, где жадно припав к постоянно текущему крану, долго пил, кряхтя и ухая.
Заглянув в кухню, где царил полный разгорм, и стояла дикая вонь от разлагающегося в помойном ведре лука, он выкопал из переполненной пепельницы окурок "Примы", обжигаясь, прикурил от газовой колонки и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
Свежий воздух действовал на Петра одуряюще.
Он едва успел нырнуть в пыльные кусты около подъезда, как его вырвало. Сплевывая едкую горечь и вытирая со лба холодный пот, он в который уж раз подумал о том, что пора завязывать.
"Все! Хорош! Сколько можно, в конце концов?!.. Сейчас вот только схожу пивка попью, и по тормозам!.. Но пивка надо попить, надо! А то ведь и помереть недолго! Моторчик опять же пошаливает, печень..."
Он вылез из кустов, отряхнул брюки и, поминутно останавливаясь, охая и испуганно дергаясь, направился к пивному ларьку - единственному во всем районе, торгующему с семи часов утра...

3.
На узком пространстве, между забором нескончаемой стройки и автовокзалом, топтались несколько мятых типов, ожидая открытия ларька. Ожидание и так-то не очень приятно занятие, а уж с похмелья - и вовсе мука смертная! Каждая минута тянется как час, час как век...
Петр присел на корточки и, уткнув голову в колени, закрыл глаза; однако минуты через три, замученный жуткими видениями, щедро преподносимыми воспаленным мозгом, поднялся и, по примеру собратьев по несчастью, стал ходить кругами, надеясь, что полегчает.
Вскоре к нему присоединился сосед по дому, с необычной фамилией, похожей на кличку- Клык; тоже запойный, но всегда имеющий деньги и время от времени выручающий Петра в подобных ситуациях. Коблев несколько воспрял духом.
"Так... На пиво, считай - нашли. Уже легче..."
Он пожал вялую, потную конечность Клыка и сочувственно поинтересовался:
- Что, Коль, плохо?
- И не говори!.. - чуть слышно проскулил тот. - Помираю совсем!.. Ты не знаешь - баки уже закачали?
- Да баки еще со вчерашнего закачаны!
Петр посмотрел на ларек и вздохнул:
- Открытия бы дождаться!
- Да. - Грустно произнес Клык и, чтобы хоть как-то убить время, начал пересчитывать деньги. - Кружечки по четыре на брата нам хватит?.. Для начала?
- Ага! - Петр сглотнул слюну и энергично закивал. - Конечно хватит!
- Ладно. Возьмем восемь - поправимся... А потом может и водочки выпьем.
... Нет, в этот день Петру решительно везло.
Не пропикало еще и половину седьмого, когда рядом с ларьком, подняв кучу пыли, тормознул шикарный "Мерседес", и оттуда, сверкая импортными солнцезащитными очками и золотыми фиксами, вылез Жорка-Пивняк, малый лет тридцати, толстый, румяный, сделавший себе на недоливах уже целое состояние. Он, снисходительно кивая знакомым, под льстиво-восхищенные вздохи страждущих, проследовал в ларек, переоделся в белоснежный халат, и через минуту заветное окошко открылось. Петр с зажатыми в руке деньгами ринулся на него, как на амбразуру вражеского дота, наступая на чьи-то ноги и огрызаясь.
Он сунул потные червонцы Жорке и, получив долгожданные восемь кружек, четыре передал стоящему на подхвате Клыку, а четыре взял сам. Страдальцы отошли в тенек и блаженно припали губами к мутному напитку. У Петра при этом так тряслись руки, что он чуть не выбил себе кружкой передние зубы.
-Фу-у-у!.. - произнес Клык слабым, срывающимся голосом, на минуту оторвавшись от пива. - Аж не верится!
- Это точно!.. - Петр поставил на землю опорожненую посуду. - Дай закурить!
- Сейчас... - Клык суетливо порылся в карманах, достал пачку "Ту" и протянул ее Коблеву.
- На.
Петр закурил и поднял вторую кружку.
- Ну... - сказал он, - будем!

4.
Солнце уже клонилось к закату, когда Коблев открыл глаза.
Голова трещала, буквально лопалась от боли; во рту стояла страшная сухость: мокрая от пота футболка прилипла к телу.
Он приподнялся на локте и увидел совершенно незнакомую комнату; маленький диванчик напротив, на котором храпел и чмокал расхристанный Клык; но самое главное - стол, заставленный бутылками и тарелками. Некоторые бутылки были полными. Даже нераспечатанными.
Петр сразу повеселел.
"Ого! Хорошо гуляем! - подумал он. - Клык видать раскрутился на полную катушку... вон сколько недопили! Бывает... Редко, но бывает..." Он перевел взгляд на широкий диван под собой и вздрогнул.
"Ну и рожа!"
Рядом с ним лежала тетка - пострашнее его Нюрки: толстая, грязная, с фингалами под обоими глазами; одетая в легкомысленные пляжные трусики, размера на два меньше, чем следовало бы.
"Ни хрена себе! Неужели я ее того... оприходовал?.. По-пьяни-то...а? Да не, вряд ли..."
Он сел, дрожащими руками натянул валяющиеся около дивана брюки, мрачно при этом ухмыльнувшись: "Сняли-таки!" и, шагнув к столу, налил себе полный стакан водки. Пару секунд помедлил, собираясь с духом, затем попытался выпить все залпом, но на половине стакана захлебнулся и чуть было не выблевал водку обратно. Чудовищным усилием воли сдержался, за что и был вознагражден. Его опять прошибло потом; по телу прошла теплая волна; отпустило, будто из него выдернули гвоздь, сердце; перестали трястись руки. Головная боль, правда, осталась, однако сделалась не такой резкой: как бы ушла внутрь, затаилась.
Петр довольно крякнул, схватил вилку, нацепил на нее пару шпротин из банки, закусил; потом оглянулся на кушетку со спящим Клыком и, подойдя к ней, начал трясти собутыльника. Тот отбрыкивался, отмахивался, что-то мычал сквозь сон; наконец кое-как сел.
Коблев хлопнул приятеля по плечу.
- Вставай, Колюня! Похмеляться будем!
Клык посмотрел на него дикими глазами, моргнул и, неожиданно бросившись к столу и задрав рубаху, начал лихорадочно совать бутылки за поясной ремень. Петр развеселился.
- Ты чего, Коль, совсем уже?.. Или приснилось чего?
- Тихо ты! - зашипел Клык, косясь на диван с храпящей толстухой. - Давай хватай бутылки - у меня все не влазит, и мотаем отсюда!..
- Чего ради?!
- А ты посмотри, что у нее под диваном!
- А что у нее под диваном?
Клык нагнулся к Петру и чуть слышно шепнул:
- Жмурик.
- Кто?!!
- Жмурик! Труп!.. Голова отрубленная... Рядом валяется... И топор там. Да ты сам посмотри!
Коблев пожал плечами и, присев на корточки, боязливо заглянул под диван. Никаких трупов там, конечно, не было. А был толстый слой пыли, несколько окурков, да старые, дырявые шлепанцы.
Петр с опаской поглядел на Клыка.
- Действительно... - осторожно молвил он. - Труп. И голова отрубленная...
- Ага! Понял теперь?! - возбужденно прохрипел Клык, запихивая в штаны последнюю бутылку. Глаза у него были пугающе пустые.
- Ноги, Петюня, ноги!..
- Чего-ноги?
- Ноги делаем! - пояснил Клык. - В темпе!
Они вышли из квартиры и стали торопливо спускаться по провонявшей кошачьей мочою лестнице. На площадке второго этажа Клыку приспичило опохмелиться. Он достал водку, вылакал одним махом полбутылки и постепенно начал приходить в норму, на которой, впрочем, долго не задержался, снова захмелев и расслабившись.
Он уселся на заплеванную ступеньку и, пока Петр вгонял в себя очередную порцию "Русской", принялся рассказывать, как они попали "на енту хату" и что там делали.
- Ты ж был ужратый в усмерть!.. - хихикал он, затягиваясь сигаретой. - Полез на эту ведьму, что мы около ларька подцепили... Не помнишь? Ну, хозяйка квартиры... Вот. И обрубился. Тады она ко мне легла. Однако я, не будь дураком, спящим прикинулся, а когда она угомонилась - небольшой обыск устроил. Ха!.."
Петр слушал его вполуха, зажевывая водку куском черного сухого хлеба, втайне радуясь, что судя по всему, приступ белой горячки у Клыка уже прошел, и он больше не распространяется насчет жмуриков с отрубленными головами и прочей уголовщины.
Потом они приняли еще по двести, после чего захорошели окончательно; решили уж было вернуться к толстухе, но передумали. Шатаясь, выбрались из подъезда, сориентировались на местности и, испытывая друг к другу самые нежные чувства, направились к автобусной остановке.

5.
Нюра Коблева сидела на кухне, бессмысленно водя пустым стаканом по грязной, прожженой во многих местах клеенке, давно потерявшей свой первоначальный цвет. Ее воспаленные, с набрякшими веками глаза слезились, мешая ей видеть собеседника, точнее - собутыльника из петькиных корешей, забредший с бутылочкой на огонек и Нюрку винцом маленько подлечивший. Прошедший день Коблева помнила смутно: какая-то бесконечная рвота, какие-то отрубленные лошадиные головы, с треском выбивавшие изнутри вентиляционные решетки на кухне и в ванной и произносившие человеческими голосами всякие непонятные слова; какой-то полусон, полуявь, полубред...
...А еще судороги, скручивающие мышцы рук и ног, будто отжимаемое после стирки белье... А еще наваливающаяся время от времени черная волна удушья; и огненные круги перед глазами; и трупный привкус смерти во рту; и страх, страх, страх...
Нюрка встряхнула головой и, глянув на собутыльника, требовательно застучала стаканом по столу. Тот, уже косой, слюнявый и потный, встрепенулся тем не менее, обнажив в кривой улыбке желтые, траченные кариесом зубы и лихо разлил остатки портвейна.
- Пей, Верунчик! - промямлил он, пытаясь прикурить "Беломорину" с другого конца.
Нюрка, отняв у него папиросу, оторвала сгоревшую половину фильтра, закурила сама и равнодушно поправила:
- Нюрка...
- Ась? - вскинулся мужичок.
- Нюркой меня зовут, понял?! - она сделала еще пару затяжек и вернула "Беломорину". После чего выпила.
- Как же, как же!... - закивал гость, обильно посыпая себя пеплом. - Что ж я Нюрку не знаю, что ли?! Очень даже знаю! Рядом живет... Хорошая баба, слушай!.. Я помню...
Коблева помотрела на него долгим, неприязненным взглядом, потом вопросительно постучала ногтем по опороженной бутылке.
- Эй ты...алле! Эй! Тебе говорю!...
Мужик заткнулся и, обнаружив пустую тару, начал сосредоточенно о чем-то думать. Затем молча поднялся и, натыкаясь на мебель, побрел в прихожую, где долго гремел, звенел, щуршал одеждой и матерился вполголоса. Черз пять минут он вновь возник в дверях, торжественно держа в обеих руках по "бомбе" крепленого.
- Во! - весело сказал он. - Еся! Я думал - уже нет, а оно еся! Давай стакан!.. Нюрка протянула было ему стакан, но в этот момент из прихожей послышался грохот, будто там свалили мешок с картошкой, и задыхающийся голос ее благоверного прохрипел:
- Все! Пришли, Колюня! Отдыхай!..
Затем в кухне нарисовался Петр - вываленный в грязи, с какими-то крошками в растрепанных волосах и, конечно, пьяный. Но не в усмерть. Терпимо.
- Ага! - произнес он, вынимая из внутренних карманов пиджака бутылки с водкой. - Вот вы чем тут без меня занимаетесь!.. Винище без меня жрете!.. А может не только винище жрете, а? - он сально ухмыльнулся. - Может и трахаетесь промежду делом?!.. Как, Вовчик? Правду говорю?
Вовчик, Нюркин собутыльник, в ответ на это что-то залопотал, испуганно моргая глазами.
- Да ладно, ладно!.. - гнусаво протянул Коблев, выуживая из вонючей жидкости, заполнившей раковину, грязную кружку. - Нюрка - она такая! За стакан "Шипра" под лягавого ляжет... А уж под тебя-то, да еще с портвешком... За счастье!
- Что, сука?! - неожиданно заорал он, резко повернувшись всем корпусом к супруге. - Скажешь, не так?!
Нюрка же будто только об этом и мечтала. Глаза у нее зажглись вдохновенной ненавистью. Она зашипела как ошпаренная гадюка.
- За стакан "Шипра", говоришь?!.. Забыл, как в прошлом месяце стеклоочиститель у Сысоихи жрал за пару палок?!.. Шлюха с яйцами!
Она постепенно повышала голос, заводя себя, как камикадзе перед атакой.
- Тварь! Я-то с лягавкой дружбы не вожу! А вот ты, похоже, мусоркам постукиваешь время от времени... На дружков-то своих!.. А?
- Заткнись, шалава! - заревел Коблев, брызжа слюной. - Заткни фуфло, пока не зарезал на хрен!..
- Кто?! Ты?! - Нюрка обидно захохотала. - Тебе, - засранцу, только и резать!
Петр совсем взбеленился и заметался по кухне в поисках ножа, с криком: "Сейчас! Сейчас ты убедишься!"
Вовчик, от подобного разгула страстей даже немного протрезвевший, успокаивающе замахал руками.
- Да перестаньте вы!.. Что, в самом деле, как маленькие?!.. Петька, сядь!.. Сядь, говорю! Вот... И успокойся... Нюрка, вымой ты ему стакан и давай-наливай!.. Петруха, там у тебя в прихожей кто? Корифан? Надо его в себя привести... Для форума... То есть кворума... Пошли - пособишь...
Он вытащил упирающегося, все еще взбрыкивающего и бурчащего Коблева из кухни, заставил взять спящего Клыка за ноги, сам взялся за руки, и они поволокли Колюню в ванную, где и уложили под кран с холодной водой.
- Щас! - радостно произнес Вовчик, стирая со лба трудовой пот. - Щас он у нас быстренько... того...
Петр, тем временем уже вполне успокоившись, вытаскивал из-под клыковской рубахи бутылки - одну, вторую...
- Ого! -покачал головой Вовчик. - Гуляем!
- Гуляем! - подтвердил Коблев, с некоторой опаской прислушиваясь к звукам, идущим из кухни, где его вторая половина угрюмо гремела посудой - очевидно, мыла стаканы...
Вода лилась Клыку прямо на темечко, и вскоре он стал подавать признаки жизни - ворочаться, морщиться, фыркать; наконец затряс головой и сел.
- Где я? - спросил он, с огромным изумлением разглядывая Петра. - Ты кто?
- Здрасьте!.. - укоризненно произнес Коблев. - Помнить надо, родной, с кем бухаешь!
- А я помню! - уверенно заявил Клык, пытаясь подняться. Рука его все время соскальзывал о края ванны.
- Помню! - повторил он гордо. - Но не все. Частично.
Он внимательно вгляделся в собутыльника и протянул: - А-а-а! То-то я смотрю... Привет Кобель! Ты как здесь?
- Святым духом! - проворчал Петр и повернулся к Вовчику.
- Вот что... Мокрое с него сыми-на батарею повесь. Нехай в трусах сидит... А я пошел с Нюркой мириться.
- Понял! - кивнул Вовчик и с готовностью вцепился в Клыковский пиджак.
- Иди, Петруха, не беспокойся! Я тут управлюсь.

6.
Через час уже основательно захорошевшая компания сидела за кухонным столом и приканчивала третью бутылку водки. "Бомбы" решил оставить на завтрашнее похмелье, и теперь они сиротливо мокли под дождем на балконе.
- Во-от... - произнес Вовчик, мастерски разлива пол-литровку и косясь на помирившуюся с Петром, но по-прежнему угрюмую и неразговорчивую Нюрку. - Вот, - повторил он, - прихожу это я давеча домой после работы... Трезвый. Ну, разве что пивка малость попивший... Вижу - Валька, сеструха моя, сидит зареванная, а теща ее утешает. Оказывается - опять зарплату не дали... Четвертый месяц уже не плотют!
Клык, сидящий на табурете в одних трусах, да и то-разорванных на самом интересном месте, вздохнул.
-М-да! Довели народ ! Сталина на них нет!
Петр небрежно махнул рукой.
- Это все фигня! Вот у меня знакомый - помощник мэра, так он тут ко мне заезжал стольник стрельнуть...
- О, Господи! - пробормотала Нюрка, как бы про себя. - И этот туда же!.. Помощник мэра у него знакомый!.. Стольники занимает!.. С президентом-то ты не пил еще, Коблев?!
- Заткнись! - беззлобно отмахнулся от нее Петр и продолжил: - Ну, значит, заезжает это он ко мне и говорит: "Дай, дескать, стоху! Дескать, не поверишь - супружница все бабки вытащила. А похмелиться... Ну просто позарез!.." "Об чем вопрос! - говорю. - Заходи, Пал Палыч!" - его Пал Палычем, как следака, зовут... Ну, того, что в кине многосерийном о "знатоках" был.
- Ну, ну... - поторопил его Вовчик, любовно поглядыая на стакан с водкой.
- Ну и вот... Пригласил в комнату, коньяку налил...
Нюрка закатила глаза.
- Коньяку он налил!.. Надо же! Слова-то какие знает - коньяк!..
-...Лимончику порезал, все чин-чином... Павлуха выпил, да и говорит: "Все, Петька, - говорит, - фигня! Я тебе, - говорит, - щас такую вещь сообщу-упадешь! ... Мы, - говорит, - недавно документ нашли, и в том документе четко-черным по белому - план захвата власти Вольными Каменщиками. Это, дескать такая тайная организация, навроде мафии, и цель у ей одна - изничтожение русского народа!...
Петр замолчал и посмотрел на Клыка.
- Слушай, Клык, - неожиданно сказал он, - что-то мне фамилия твоя не нравится! Нерусская какая-то фамилия... И деньги, опять же, завсегда у тебя имеются...
- Ну ты чего, чего!.. - с полоборота начал заводиться Клык. - Да мы все из крестьян Новгородских! И фамилия наша - самая что ни на есть русская! И в паспорте, опять же...
- Паспорт! - презрительно бросил Коблев. - Паспорт - это брат такое дело...
- Ладно, Петька, кончай выступать! - произнес Вовчик, схватил-таки заветный стакан, и, не теряя времени даром, провозгласил:
- За нас!
Это нашло отклик. Выпили. Опять налили, опять выпили.
- А, кстати, - сказал Вовчик, с гримасой отвращения ловя вилкой скользкий огурец, - слыхали - новую водку выпустили, называется "Калашников ряд"- пятьдесят градусов... Отличная штука! Наутро - никакого похмелья.
Клык, копающийся в полурассыпанной пачке "Беломора", вылавливая целую папиросу, мрачно пожал плечами.
- Ну и что? Можно подумать - ты эту водку увидишь!.. Они, - он неопределенно кивнул куда-то вверх, - пить ее будут - да. К тому же бесплатно.
А мы...
Коблев опять махнул рукой, пренебрежительно морщась.
- Да пил я этот "Калашников ряд", пил!.. Ничего особенного! Водка, как водка.
- А похмелье? - заинтересованно спросил Вовчик.
- Что - похмелье?
- Похмелье тяжелое?
- Обыкновенное похмелье... Как всегда.
- Ну что вы его слушатее! - встряла Нюрка, распечатывающая четвертую бутылку. - Нашли кому верить! Да он за последние две недели кроме одеколона ничего и не пил!.. Дегустатор хренов.
Петр, вместо того чтобы разозлиться, весело заржал.
- Эт точно, дегустируем помаленьку! Недавно вот флакушечку взял... Здесь, недалеко, в газетном киоске; похмелился, и вдруг чую: что-то не то! Тяжесть какая-то в животе. Потом...
Тут Коблев заметил, что его уже никто не слушает, и быстро свернул тему.
-...Но переблевался же!.. Выжил!
Нюрка, разливая, кивнула.
- Известно - говно не тонет!
Петр не ответил и на этот выпад, а попытался, врочем без особого успеха, достать из трехлитровой банки последний огурец, промучился минуты три, наконец с грохотом швырнул банку за плиту, вцепился в свой стакан и выпил залпом, после чего ушел в себя окончательно, бессмысленно уставившись на собственные драные, липкие от грязи носки.
Компания понемногу распадалась.
Каждый был занят исключительно собой. Вовчик рассказывал про обиженную масонами сестру; Клык распостранялся о том, какой дом был у них в деревне Ольховка под Новгородом, и как его отец пил запоями по полгода...
Нюрка же продолжала наливаться тяжелой пьяной злобой, опрокидывая в себя стакан за стаканом и не ощущая при этом ничего-ни запаха, ни вкуса.
Вдруг ожили засаленные занавески на окнах - вздулись, будто паруса, затрепетали, захлопали на неизвестно откуда взявшемся ветру, холодном, пронизывающим насквозь, северном ветру.
Нюрка сейчас же поняла, что это - непростой ветер, что он может просачиваться сквозь закрытые окна и двери, сквозь стены.
Опять накатил страх.
"Да что ж это такое! - в отчаяньи подумала она. - Сейчас же газ задует, и мы все отравимся! Или взорвёмся!"
Коблева дрожащей рукой попыталась повернуть вентиль на газовой трубе, но вентиль, будто живой, скользнул вверх и исчез. Не веря своим глазам, она провела ладонью по трубе, нечаянно свалила с конфорки пустую кастрюлю, потеряла равновесие и со всего маху ударилась губою о край плиты. Хлынула кровь. Пока Вовчик суетился, обрабатывая ей рану куском грязной тряпки, смоченной в воде, Нюрка, не обращая внимания на боль, продолжала сосредоточенно думать.
"Враги! Это всё - враги мои!.. А подтверждение тому простое: как догадалась - так и ветер стих... Плохо! Нет, не то плохо, что ветер стих, а то плохо, что враги... И самый главный враг - Катька из мясного! Это она меня подставила! Она мне всю жизнь исковеркала; она-то всем и руководит! А Пётр - паскуда, с ней спит! Наверняка спит... Да! Прямо здесь! Даже сейчас я запах её поганый чувствую... Запах грязной , похотливой сучки!.."
- Петька! - заорала она, отталкивая Вовчика с измазанной кровью тряпкой.
- Признавайся, где Катьку прячешь! Лучше сам скажи!.. Найду - хуже будет... Слышишь?!
Коблев приподнял голову, посмотрел на жену мутным взором и опять погрузился в созерцание носок. Нюрка же, шатаясь, сделала несколько неверных шагов, потом её повело в сторону, она ударилась о стену и с грохот обрушилась на задремавшего Клыка, вцепившись острыми ногтями ему в лицо.
Клык завопил от боли, пытаясь вырваться, да не тут-то было!
- Шлюха! Дрянь! Проститутка! - визжала Нюрка, полосуя Клыка. - Изуродую! Всю жизнь будешь с карябанной рожей ходить! Вспомнишь тогда Нюрку!.. Катя-Катерина... Тьфу! - она смачно плюнула. Тут наконец до Вовчика дошло, что собутыльника того гляди изувечат, и он поспешил на выручку. Пару секунд потоптался возле дерущихся, не зная, что предпринять, затем (видимо решив особенно не церемониться) схватил Нюрку за волосы и отбросил в сторону; сам же на всякий случай отскочил в окну.
Однако неожиданно Коблева успокоилась; села, поднесла ко рту окровавленные руки и с бессмыссленой улыбкой принялась слизывать с пальцев кровь.
Клык, закрыв лицо, ворочался рядом, что-то неразборчиво скуля и временами взвизгивая. Вовчик приблизился и похлопал собутыльника по плечу.
- Коль, а Коль... Коля, ну ты чего?!
Клык отнял ладони от кровоточащих щек и, кривя рот, понес какую-то ахинею.
- Я изнутри, слышь ты?! Только изнутри! Я жить хочу, понимаешь?! А вы же... Эх!.. Как сволочи. Сво-ло-чи! И ладно. И хорошо.
Он тоскливо огляделся и, очевидно за неимением рубахи, истово рванул резинку трусов.
- Душно здесь!.. Домой пойду. Проводи меня, а?.. Друг!!! - он обнял Вовчика за шею и разрыдался. Вовчик суетливо закивал:
- Конечно, Коля, конечно! Сейчас пойдем... Бутылочку с собой прихватим?
- Прихва-а-атим!.. - провыл Клык, давясь слезами и размазывая сопли.
- Пошли, родной! - Вовчик сунул в карман последнюю оставшуюся поллитровку, с превеликим трудом поднял завывающего дружка и потащил его в прихожую. Уже открыв входную дверь, заметил, что Клык не одет, кое-как пристроил его у стены, сбегал в ванную за шмотками (причем Клык немедленно упал), натянул на лежащего штаны задом наперед, куртку на голое тело, ботинки на босу ногу; вторично поднял Клыка, и они в обнимку, не соглядываясь на слабоумно хихикающую Нюрку, вывалились из квартиры.

7.
Коблева вздрогнула, недоумевающе посмотрела на свою окровавленную пятерню и осторожно притронулась к разбитой и уже начинающей распухать губе.
Что-то было не так.
Что-то мешало.
Ей стало тесно внутри себя. Как-будто кто-то невидимый, черный, жирный, жарко дышащий, ворочался рядом, запертый вместе с нею в узком стенном шкафу; или в кабинке общественной уборной; или в гробу... Он отнимал последний воздух, он растворял в себе её тело, он пил её кровь, он знал лишь одно - ненависть.
Ненависть, ненависть, ненависть...
Ненависть душила, ненависть жгла; ненависть выедала внутренности склизкой от крови, обезумевшей крысой, ищущей выход...
Ненависть смотрела её глазами, слушала её ушами, ненависть ненавидела, ненависть любила...
Ненависть ко всем, ко всему.
К этой убогой кухне с воняющим протухшим луком помойным ведром; к этому пьяному ублюдку, тупо раскачивающему головой, как китайский болванчик; к этой ночи, к этому миру, к этой жизни...
К телу - когда-то молодому, стройному, желанному для многих; а теперь - сморщенному, с нездоровой желтоватой кожей, отвисшими грудями и дряблым животом; к лицу - опухшему, морщинистому, свекольного цвета; к волосам...
"О, мои волосы!.. Эта грязная, серая пакля, эта жидкая мочалка - мои волосы?!.. Нет! А всё очень просто... Очень. Я знаю! Меня подменили! Вот почему так тесно... Это тело - не моё... Это - чужое!.. А-а! Понятно! Это Катькино тело! Этот ублюдок... - она злобно уставилась на Коблева. - Он продал Катьке моё тело... За ящик водки. А мне подсунул её. Натрахался и подсунул. Гад!.. Ну, ничего! Ничего... Главное - не спешить. Главное... Она осторожно, на четвереньках, приблизилась к мусорному ведру, отодвинула его в сторону и, покопавшись в куче гниющих, уже не вмещающихся в ведро отбросов, выдернула из-под картофельной шелухи тяжелый мясницкий топор. Топорище было старое, ржавое, края зазубренные; однако, даже ударив плашмя, им можно было убить.
Но Нюрка не собиралсь ударять плашмя.
С сумасшедшей улыбкой, держа топор в правой руке, левой опираясь на табурет, она поднялась с пола и потрясла Петра за плечо.
- Эй, слышишь!.. Эй ты, козёл вонючий!..
Коблев с трудом открыл глаза.
- А?
- Тело отдай, придурок! Отдай по-хорошему!
Неизвестно о чём тут подумал Пётр, и думал ли о чём-либо вообще, но только (скорее всего - чисто автоматически) его пальцы сложились в фигу, и он, нагло ухмыльнувшись, пробормотал:
- А вот хрен тебе!
Затем голова его снова безвольно повисла, открыв Нюркиному взору тощую, давно немытую шею.
- Ах, не отдашь?! - прошипела Нюрка сведенным судорогой ртом. Глаза её вылезли из орбит и остекленели, на губах выступила пена.
- Не отдашь?! - повторила она, обеими руками поднимая топор.
- Ну тогда... Отдыхай! - и лезвие со свистом рассекло воздух.
Коблева не зря столько лет проработала в мясном отделе; да и силушкой Бог не обидел.
Всё получилось с одного удара. Звук разрубаемой свиной тушил был ей как бальзам на душу...
Тугая струя крови брызнула ей в лицо, заливая также грудь и живот. Голова с глухим стуком закатилась под стол; в последний раз дернулись мышцы лица; медленно, словно в беззвучном крике, открылся рот.
Обезглавленное тело сползло с табурета, забилось в конвульсиях, заскребло ногами и наконец затихло в быстро расплывающейся на полу луже мочи.
Коблева брезгливо поморщилась, скользнула взглядом по столу; помахивая топором, прошла в комнату, где разбила балконную дверь; после чего достала две "бомбы" и вернулась на кухню. Там она откупорила бутылку и начала пить, время от времени шумно переводя дыхание...
Затем подняла отрубленную голову и положила её в ведро, предварительно вытряхнув оттуда мусор. Пройдя со своей страшной ношей в прихожую, одела плащ, уличные туфли и вышла из квартиры.
Помойка, вернее, три мусорных контейнера, огороженные невысокой бетонной оградой, стояли неподалёку, метрах в ста от подъезда.
Коблева подошла к крайнему и опрокинула ведро.
Голова с мерзким чмоканьем упала на что-то мокрое, липкое; из контейнера с диким мявом шарахнулся облезлый кот, рассмешив Нюрку до слез; и она, подставляя под моросящий дождь разгоряченное лицо, в приподнятом настроении вернулась домой.
Дома она сразу же взялась за уборку. Впервые за три года, хотя приборкой это можно было назвать с большой натяжкой: тщательно вымытое ведро, вытертая кровь и накрытый драным одеялом безголовый труп...
Закончив, Нюрка, очень собой довольная, села допивать вино. Потом легла спать...
В милицию она позвонила только на следующий день, часов в шесть вечера, уже похмелившись пивом, и даже перехватив на халяву пару стопок самогона.
Она вошла в телефонную будку, набрала номер и сказала:
- Приезжайте! Я отрубила мужу голову и бросила в помойку. Я боюсь контейнер увезут на свалку, и тогда мужу трудно будет сообщить вам, куда он дел мое тело... Я... Я не хотела его закладывать... Но он меня простит. И поймет. Он вам все расскажет... Приезжайте. Я жду. Мой адрес...

8.
Геннадий поднимался по лестнице на третий этаж в прекрасном настроении. За пазухой у него лежал французский элитный косметический набор - подарок жене, купленный за бешеные деньги, которые он копил целых восемь месяцев, экономя на обедах и куреве.
"Ленка от радости точно с ума сойдет!" - с улыбкой подумал он. - Давно уже рукой махнула - не осилим, дескать... А я вот взял и осилил! Почему, в конце концов, всякие там мафиози могут своим шлюхам безмозглым импортную косметику покупать, а я жене-умнице, красавице и т.д., и т.п., не могу?!..."
Вообще-то в последнее время дела у Геннадия шли на удивление хорошо. Давненько такого везения не было!
Особо это касалось наконец-то полученной... Нет - выбитой, выцарапанной, выгрызенной у начальства двухкомнатной квартиры.
Геннадий вспомнил свой последний разговор с директором.
- Ну вот что!.. - сказал тот, когда Геннадий окончательно достал его рассказами о беременной жене и жалобами на невыносимые условия проживания в вечно пьяном, грязном и тесном общежитии. - У нас сейчас в собственности завода есть квартира. Муниципалитет передал, как образцовым налогоплательщикам... Гм. Двухкомнатная. Правда... - он жестом остановил дернувшегося вперед всем телом Геннадия. - ...Правда, в совершенно жутком состоянии! Но если возьмешься отремонтировать...
- Да я!.. - Геннадий захлебнулся от нахлынувших чувств. - Да мы!.. Да за неделю...
- Учти! - директор поднял палец. - Год назад в этой квартире произошло убийство! Мужику голову отрубили... Жена постаралась... Призраков-то не боишься? - он хохотнул.
Геннадий беспечно махнул рукой.
- Не верю я в призраков... Так как насчет смотрового ордера?..
Короче - ордер он получил, и, соврав жене, что приходится, подменяя заболевшего напарника, работать в две смены, начал по вечерам заниматься ремонтом - красить, белить, вставлять стекла, переклеивать обои и даже перестилать полы.
Один бы он, конечно, не справился, да помогли друзья.
А жене он ничего не сказал , потому, во-первых, что хотел сделать сюрприз (она очень любила сюрпризы), а во-вторых, уж больно неприятное зрелище эта самая квартира из себя представляла.
Геннадий выволок оттуда столько разнообразного хлама, что полностью забил им три мусорных контейнера на огороженной площадке с торца дома. Из вещей, принадлежавших прежним хозяевам, он оставил только более или менее сохранившийся сервант (без стекол), бельевую тумбочку, вешалку в прихожей; а на кухне - стол, сушилку для посуды, два табурета и еще - мусорное ведро. Дырявое, правда, но не воду же в нем носить!..
Табуретки он покрасил, разрисовав цветочками, стол выскоблил, сушилку очистил от ржавчины, а ведро тщательнейшим образом продезинфицировал хлорным раствором.
Покупать же пришлось (часть суммы заняв все у тех же друзей, часть - у родителей) раковины в ванную и на кухню, новый унитаз, новую плиту, три двери; не говоря уж о всякой мелочи - кранах, замках, щеколдах...
Два месяца Геннадий вкалывал как молотилка, без выходных и праздников, дойдя в конце концов до такого изнеможения, что Лена стала во всеуслышанье возмущаться "бессердечным Геночкиным начальством, заставляющим людей работать по две смены подряд!"
Однако все рано или поздно кончается.
Когда квартира была полностью готова, и оставалось только перевезти из общаги их небогатое имущество, как то: диван, стол, стул, холодильник, телевизор и музыкальный центр; Геннадий с загадочным видом повел ничего не понимающую Леночку на другой конец города и, поднявшись с ней на третий этаж панельного дома, молча, театральным жестом распахнул дверь.
Трудно передать всю радость его жены, постепенно осознавшей, что позади бесконечные мыканья по общагам, да чужим углам; что не придется больше ждать очереди на обшей кухне, в ванную, в туалет... Что теперь у них есть СВОЙ ДОМ.
Геннадий не стал рассказывать об убийстве, произошедшем здесь не так давно: зачем пугать человека?!.. Тем более его новые соседи, за два месяца ремонта посильную помощь оказывая (причём бескорыстно), все уши прожужжали насчет обезглавленного трупа, сумасшедшей алкоголички, повесившейся в дурдоме, мертвой головы в помойке и прочего.
Геннадий считал, что они все-таки сгущают краски. Понятно - люди начитанные, впечатлительные, с богатым воображением...


Он подошел к квартире и открыл обитую новым дермантином дверь. Подставляя губы для поцелуя и искоса поглядывая на заметно округлившийся за последний месяц живот супруги, Геннадий привычно удивился тому, что вот, мол, уже целый год женаты, а будто лишь вчера познакомились.
- Я тут тебе кое-что купил... По дороге - нарочито небрежно произнес он, сунув руку за пазуху. - Так... Безделица... Посмотри, - и он вынул запакованный в пластик, с отсвечивающим золотом, таинственными надписями на чужом языке, косметический набор.
- Ой!.. - сказала Лена и выронила кухонное полотенце, которое держала в руках. Она неловко взяла подарок и растерянно посмотрела на мужа. Тот смущенно кашлянул и принялся снимать ботинки.
- Это что... Это... Мне?! - прошептала она, не веря своим глазам.
- Ну не мне же! - пропыхтел Геннадий, возясь с кстати подвернувшимся узлом.
- Геночка!.. - Лена опустилась на пол рядом с ним и обняла за шею.
- Маленький мой!.. Ты даже не представляешь...
- Да ладно тебе! - проворчал он, чрезвычайно довольный.
Она откинулась назад. Глаза её светились нежностью.
- Так вот почему ты так похудел?.. - она ласково провела ладонью по его щеке. - Экономил, да?..
- Ну-у-у... - протянул он, вставая и осторожно поднимая Лену. - Аппетита не было... Гастрит, наверное... Гм!
- Ага... - кивнула она. - И окурков у тебя вечно полные карманы... Это ты так курить бросаешь, да?..
Геннадий рассмеялся и крепко поцеловал жену.
- Вопросы здесь задаю я! - рявкнул он шутливо и принюхался к запахам, идущим с кухни.
- Что у нас сегодня на ужин?
- Сейчас... - произнесла Лена, направляясь с набором в спальню. - Мой пока руки.
Геннадий вошел в сияющую новым кафелем ванную, намылил ладони и принялся умываться, расплескивая воду и отфыркиваясь. Лена, проходя мимо, постучала в дверь.
- Маленький, побрейся обязательно...
Он широко улыбнулся. Эта фраза у них была как-бы условным знаком: в постели его жена никаких щетин - ни трехдневных, ни модных "двухнедельных" не признавала.
Геннадий достал станок, взбил кисточкой специальную пасту, покрыл ею щеки и, насвистывая, принялся соскребать несостоявшуюся бороду. Из ванной он вышел свежий, причесанный, пахнущий одеколоном.
На кухонном столе уже стояла тарелка с чем-то дымящимся, тихо повякивал транзистор на холодильнике, было уютно и хорошо.
Вот только запах...
- Слушай, - прочавкал Геннадий, по дурной своей привычке отламывая от батона горбушку, за что неоднократно получал нагоняй. - Чем у нас тут воняет?
Лена, сидящая напротив и дующая на кружку с горячим молоком, подняла на него глаза.
- Ага!.. Тоже заметил? Я думала - мне кажется...
- Так в чем дело?
- Помойное ведро воняет...
- А что там?
Она пожала плечами.
- В том-то и дело, что ничего!.. Я уж утром мусор вынесла, а потом раза три мыла... Даже дезиком перед твоим приходом обработала.
Геннадий недовольно поморщился.
- Странно! Разве может металл запахи держать?!.. Похоже на гнилой лук.
Лена согласно кивнула.
- Да... Жуткая вонь!.. Надо его чем-нибудь закрыть. - Она посмотрела на плиту, рядом с которой стоял большой бельевой бак; поднявшись, сняла с него крышку и накрыла ведро.
- Вот... Другое дело, - удовлетворенное сказала она.
- Ну ты как?.. Наелся?
- А добавочки можно? - спросил Геннадий.
- Господи, конечно! - Лена опять наполнила мужнину тарелку и чмокнула его в затылок.
- Ешь, зайчик! Поправляйся!

9.
Лена была необыкновенно ласкова и нежна в эту ночь. А чем еще она могла отблагодарить мужа?
...Да и не хотел он иной благодарности.
Весь мокрый от пота (ночь стояла душная), Геннадий вышел на кухню и, порывшись в литровой банке, куда он складывал окурки, и которую тщательно прятал от жены за газовой плитой, нашел почти целую "беломорину". Пощелкав дешевой зажигалкой, прикурил и устроился на табуреке рядом с холодильником.
Было тихо.
Слышался только звук падающих из плохо закрытого крана капель в ванной да приглушенный расстоянием рев байкеровских мотоциклов, облюбовавших для своих ночных шабашей обширный пустырь за два квартала от их дома...
ИХ ДОМА! Геннадий глубоко затянулся папиросой и окинул кухню довольным взглядом, лишний раз порадовавшись своему везению.
Только вот ведро...
Он протянул руку и снял с него крышку. И сейчас же тошнотворная, все это время не находившая выхода, а потому какая-то особая, ПРЕССОВАННАЯ вонь, чуть не свалила Геннадий с табурета. Он зажал нос, зажмурил глаза и , переждав в таком положении приступ тошноты, медленно, с опаской вернул крышку на место.
После чего распахнул форточку. Потом, не удовлетворившись этим - оконные рамы. Хлынувший на кухню ночной майский воздух несколько взбодрил Геннадия, и он стал мыслить уже более свзанно.
"Ох ну и вонища!.. Нет, это ведро, конечно, надо было выкинуть к едерене фене!.. Еще неизвестно, что они в нем держали! Ладно. До получки пять дней, потерпим... А в получку - новое куплю. А это выброшу."
Он смял окурок о край пустой консервной банки, душераздирающе зевнул, закрыл окно и, выключив свет, пошел спать.

10.
Утром, проводив Геннадия на работу, Лена, сполоснув на скорую руку посуду, первым делом направилась в спальню, где, удобно устроившись перед зеркалом, благоговейно открыла французскую косметику, лишний раз полюбовалась многоцветьем палитры и принялась краситься.
От этого приятного занятия её отвлек длинный, требовательный звонок из прихожей. Запахнув халат и бросив последний взгляд на свое, в общем-то и так вполне симпатичное, но с импортными тенями, румянами и прочим еще более привлекательное лицо, она пошла открывать.
На площадке стояла незнакомая пожилая женщина в черном траурном платье; с опухшим, в красных пятнах, лицом и очень неприятным, колючим взглядом маленьких поросячьих глаз. От женщины разило перегаром.
- Здрасьте! - просипела она, пошатываясь и, видно, чтобы удержать равновесие, переступая с ноги на ногу. - Мне бы Ню... - она икнула, - Извиняюсь... Нюрочку бы... М-мне!
Лена нахмурилась.
- Здесь такая не живет.
- Да не... - женщина махнула рукой и вдруг, всем телом качнувшись назад, сильно ударилась затылком о дверь противоположной квартиры.
- Нет! - неожиданно четко и ясно сказала она. - Нюра здесь жить не может, потому как померла! А нам знать надобно... Где... Где могилка... - посетительница захлюпала носом, заскулила; по дряблым щекам ее потекли мутные слезы. - ...Нюрина могилка! ...Нюрина! Похоронили ведь её! Нюрку-то!.. Вот мы... Здеся... Надобно нам... - окончание фразы потонуло во всхлипываниях, невнятных причитаниях, сопении, сморкании и каком-то отвратительном бульканьи.
Лена растерялась было, но тут на шум из противоположной квартиры вышла Анна Сергеевна - бывшая учительница русского языка и литературы, молодящаяся, средних лет дама.
Она приветливо кивнула.
- Здравствуйте, Леночка!
- Доброе утро, Анна Сергеевна! - произнесла та, явно обрадованная появлением соседки. - Вот... - она показала на воющую женщину в черном. - Нюру какую-то спрашивают... Может быть, вы знаете?
- Нюру? - переспросила Анна Сергеевна, внимательно изучая незнакомку.
- Знала я Нюру...
Женщина, тут же перестав реветь, повернулась к ней.
- Вот хорошо!.. Ай, как хорошо! - всплеснула она руками. - Значит, знаете, где ее похоронили?!
Соседка прищурилась.
- А кем она вам приходилась?
- Сестрой! - с готовностью закивала женщина. - Сестренкой... родной... Сестреночкой моей! - последние слова она выкрикнула с истерическим надрывом.
- Но ведь Нюра детдомовская... - тихо произнесла Анна Сергеевна, разглядывая пришелицу со все возрастающим подозрением. - Она подкидыш. ...И никакой родни у нее не было... Нигде.
Женщина в черном криво ухмыльнулась и, опять повернувшись к Лене, сказала, тыча пальцем через плечо:
- Чокнулась старуха!... Ынтялигентка!... Да ты, деточка, не обращай внимания!.. Давай лучше у тебя посидим, все обсудим...
- Лена, не пускай её! - Анна Сергеевна повысила голос. - Зайди в квартиру и закрой двери!
- А вы?.. Как же?.. - пролепетала перепугавшаяся Леночка, отступая в прихожую.
- А я этих воровок не боюсь! - отчеканила соседка, твердо глядя в заплывшие, мутные глаза.
И тут случилось нечто странное.
Незнакомка откинулась всем корпусом назад и оглушительно захохотала каким-то лязгающим, явно неженским смехом.
- Убирайтесь отсюда! - сердито крикнула Анна Сергеевна, слегка подталкивая женщину в сторону лестницы. - Умерла ваша собутыльница! В сумасшедшем доме умерла!.. И вы, судя по всему, скоро за ней последуете!.. Поезжайте туда, там и узнавайте, где её похоронили! И нечего тут шляться!
Неизвестная мрачно посмотрела на Анну Сергеевну, развернулась и, не говоря больше ни слова, шатаясь, побрела к выходу.
Бывшая учительница проводила её презрительным взглядом, закрыла дверь своей квартиры и, обняв Лену за плечи, повела на кухню.
- Что ей было надо? - спросила Леночка, смотря на соседку большими испуганными глазами.
- А ничего!.. Вынюхивала - можно ли здесь чем-нибудь поживиться. Нужна ей эта Нюрка!.. Такие к родителям-то на кладбище не ходят, а уж к собутыльникам!..
- Анна Сергеевна, - встрепенулась вдруг Лена. - Расскажите мне о Нюрке!
Соседка открыла уж было рот, но тут вспомнила клятвенное обещание, которое вместе со своим супругом - Андреем Петровичем, дала Геннадию: ни под каким видом Гениной жене об убийстве не рассказывать.
- Да что там!.. - вздохнула она. - Жила-была... Сначала в торговле работала, потом выгнали её оттуда... За пьянку. Потом спилась окончательно... Ну и умерла. ...У подобных женщин, как правило, судьбы одинаковые... И вообще, перестань об этом думать! Читала... этого... Как его?.. Профессора немецкого... Гм! Фамилию забыла. Короче, он утверждает, что будущий младенец, находясь в утробе матери, должен испытывать только положительные эмоции... Так что сиди, вон - готовь мужу обед! А в случае чего - зови меня!.. Хотя сомневаюсь, что эта алкоголичка теперь сюда сунется. Они ж трусливые!.. Как крысы.
Анна Сергеевна поцеловала Лену и, отказавшись от чая, вернулась к себе. А Лена, повздыхав, наполнила водой кастрюлю, поставила её на огонь и вновь поспешила в спальню, к своей французской косметике.
Но в спальне набора не было.
Лена посмотрела за тумбочкой, в тумбочке, под диваном; заглянула даже в старый платяной шкаф, подаренный им Гениными родителями на новоселье. Ничего.
Она рассердилась и перерыла спальню повторно, уже более тщательно, но с тем же результатом...
- Куда ж он мог деться?! - растерянно шептала она, с трудом передвигая письменный стол в большой комнате.
Тут зашипела выплеснувшаяся из кастрюли вода, и Лена пошла на кухню. Снимая с булькающей кастрюли крышку, она неловко задела пустую поллитровую банку из-под томатного соуса; и та, скатившись со стола, разбилась вдребезги. Чертыхаясь, Лена собрала осколки, открыла мусорное ведро... и замерла.
Смятая, сломанная, безнадежно изуродованная, будто разрубленная тяжелым мясницким топором на множество ни к чему уже непригодных кусочкой, в ведре лежала... французская косметика. ЕЕ КОСМЕТИКА!
С жалобным криком, раня пальцы острыми осколками, Лена попыталась достать остатки набора, но, осознав всю безнадежность этого дела, опустилась на пол и горько разрыдалась.

11.
У Геннадия работа нынче шла из рук вон плохо.
Сначала, возясь с барахлящим станком, он так прищемил указательный палец, что буквально - света не взвидел. Потом уронил на ногу ящик с комплектующими. После чего решил перекурить.
В курилке обнаружил, что три последних папиросы, тщательно сберегаемые им в твердой пачке из-под "Мальборо", смялись и почти что полностью высыпались в автобусной давке по дороге на работу.
Пришлось клянчить курево у шофёров - мужиков прижимистых и вредных. Выпросив-таки штучку ментолового"LM" (которого он терпеть не мог), Геннадий забился в дальний угол курилки, дабы никто не приставал с разговорами, и принялся мрачно дымить слабым, раздражающе кислым дымом.
Самое противное - его постоянно донимал запах протухшего лука. Геннадий понимал конечно, что это только игра воображения, но, закрыв глаза, сразу же представлял дырявое мусорное ведро со снятой крышкой и ползущими из него волнами неописуемого смрада.
Он, поморщившись, загасил сигарету о кафельную плитку, которой были выложены стены и, незаметно сунув окурок в карман спецовки, вышел из курилки. Вернувшись в цех, он остановился у аппарата с газированной водой и, сполоснув пластмассовый стаканчик, нажал кнопку. Аппарат захрипел, забулькал, выдал три-четыре капли и смолк. Геннадий ударил по железному ящику кулаком. Внутри агрегата что-то звякнуло, он зашипел углекислотой, затрясся как припадочный, выдавил еще пару капель и отключился окончательно.
И тут с Геннадием что-то случилось. Какая-то неестественная, иррациональная злоба овладела им. Он принялся бить по автомату, с каждым ударом заводясь все больше и больше, не обращая внимания на брызги крови, летящие с ободранных костяшек пальцев; что-то нечленораздельное шипя сквозь стиснутые зубы; заходясь от ненависти...
НЕНАВИСТЬ!..
...Будто чьи-то костлявые, с острыми когтями, руки, вцепились в его сознание... И, не удержавшись, скользнули вниз; а их невидимый обладатель завыл, завертелся волчком как черт на сковороде, исходя все той же тухлой вонью.
...Подскочившие рабочие с трудом оттащили Геннадия от поврежденного агрегата и совсем уж было решили вязать - так остервенело он вырывался; как вдруг странный приступ прошел, и Геннадий, совершенно обессиленный, плюхнулся на заботливо подставленный кем-то стул, отсутствующим взглядом уставившись на свои окровавленные кулаки.
- В медпункт тебе надо, братец! - заявил прибежавший на шум начальник цеха.
- Да уж!.. - тяжело дыша, проворчала тетя Катя, тоже шлифовальщица, у которой Геннадий когда-то ходил в учениках. - Что с тобой случилось-то?!
- Не знаю... - ответил Геннадий, не поднимая глаз. - Накатило что-то... Извините!
- Значит так!.. - сказал начальник, хмуря броси. - Сейчас пойдешь в медпункт - там тебя перебинтуют... И отправляйся-ка ты домой - отдохни!..
Геннадий, заботливо поддерживаемый с двух сторон, встал со стула и, вяло перебирая ногами, поплелся в медпункт, где пожилая медсестра, не задавая лишних вопросов, быстро обработала ему ссадины и, сунув для бодрости духа большую круглую витаминку, отпустила на все четыре стороны.
Минут через двадцать он уже стоял на трамвайной остановке, потихоньку приходя в себя и добивая окурок "LM". В голове царил дикий сумбур, саднили ободранные руки; все тело ныло, как после капитальной драки. И... продолжала донимать вонь протухшего лука... Казалось, весь город пропах им!..
Геннадий сделал последнюю затяжку, затоптал бычок и, решив не дожидаться трамвая, неторопливо зашагал в сторону своего дома.

12.
Войдя в квартиру, он застал обессилившую от плача Лену за странным занятием: она, вооружившись тюбиком "Момента" и кисточкой, пыталась склеить французский набор, что, естественно, было только напрасной тратой времени.
Увидев мужа, она опять разрыдалась, и ему стоило немалых усилий вытянуть из нее членораздельный рассказ о событиях сегодняшнего утра.
- ...Поло... Поломали!..- безутешно всхлипывала она, вся перемазанная клеем.
Геннадий вздохнул и почесал затылок.
- А тетка эта... Она точно в квартиру не заходила? - спросил он.
Лена отрицательно замотала головой.
- Нет, не заходила...
- Да ладно, не реви ты! - Геннадий нежно обнял жену за плечи. - Плюнь! Я тебе еще сто таких наборов куплю! Вот у нас скоро премия будет...
Лена подняла к нему заплаканное, бледное лицо.
- Геночка, мне страшно!.. Кто-то же сумел это сделать!.. - она показала на осколки. - И с какой злобой!.. Прямо мороз по коже!.. Или это я с ума сошла?
Геннадий нахмурился.
- А вот этого я чтобы больше не слышал! С ума она сошла... И думать не смей!.. Обыкновенный полтергейст... Помнишь, мы в "Аномалии" читали: у мужика кто-то в закрытом шкафу электрические лампочки давил...
Лена улыбнулась сквозь силу, потом спохватилась:
- Ой! Ты ж голодный наверное, а у меня ничего не готово!.. - она встала было с табурета, но Геннадий усадил её обратно, поцеловал; после чего смел со стола остатки французской косметики и, доставая из своей сумки огурцы, лук и прочую зелень, плюс - банку майонеза, произнес:
- Сиди уж! Сегодня я сам обед приготовлю. Вот... Купил по дороге. Салат забацаем! Имеем в конце концов право?!.. А ты пока иди, умойся.
Лена благодарно посмотрела на мужа и пошла в ванную, где быстро поняла, что просто так, за здорово живешь, "Момент" не отмыть. Отмокать надо. В горячей воде. Но поскольку беременной в горячую воду соваться нельзя ни под каким видом, она, заткнув сток пробкой, пустила теплую.
Тем временем Геннадий, споткнувшись о мусорное ведро, которое он выдвинул на середину кухни, дабы кидать туда очистки, выронил из рук большую стеклянную салатницу, и она, ударившись о край все того же ведра, разбилась вдребезги.
- Тьфу ты, черт! - сплюнул Геннадий. - Да что мне сегодня так не везет?! Идиотизм какой-то!
Он присел на корточки и, стараясь дышать исключительно ртом (вонь стояла невыносимая!), принялся осторожно собирать осколки. Потом, покидав их в ведро, с грохотом накрыл его крышкой; задвинул на прежнее место и, развернув попавшуюся под руку старую газету, начал чистить овощи...
Вскоре все было готово. Правда, роль салатницы теперь играла кастрюля, но от этого салат не стал менее вкусным. Заглянувшая на кухню Леночка, легкомысленно махнула на салатницу рукой, поцеловала мужа и, попросив его чуть обождать с обедом (чтобы успеть сполоснуться), удалилась в ванную.
Геннадий, достав из своей конспиративной банки заветный бычок, прикурил и собрался уж было заваривать чай, как вдруг из ванной послышался громкий, полный боли крик жены.
Чайник, выплескивая содержимое, полетел на пол, посыпались со стола ложки; Геннадий же, в мгновение ока, стукнувшись о косяк и чуть не сорвав дверь с петель, влетел в ванную. Он подхватил пытающуюся выбраться из воды Лену, с ужасом глядя на ее окровавленные, сплошь изрезанные чем-то острым, ступни ног.
- Что?! Что случилось?! - крикнул он, вглядываясь в ее расширнные от боли зрачки.
- Там... - простонала она, показывая на покрытую толстым слоем пены воду.
- Что там?
- Не знаю... Геночка, мне больно! Сделай что-нибудь!..
Он отнес жену в большую комнату и, уложив на диван, заметался в поисках бинтов и йода.
- Потерпи, солнышко!.. - Геннадий осторожно куском ваты отер кровь и вздохнул с облегчением: кажется вены и артерии не задеты... Обработал раны йодом, туго забинтовал и укрыл жену одеялом.
- Вот что! - решительно сказал он. - Я с этой ванной сам разберусь. А ты лежи... Хочешь - телевизор включу?
- А обед? - слабо произнесла Лена.
- Обедать здесь будем.
Геннадий подоткнул ей подушки, включил телевизор, а сам, несмотря на ее протесты, вернулся в ванную. Там он осторожно сунул в теплую воду руку и тут же вздрогнул от боли, уколов обо что-то палец. Тогда, потянув за цепочку, Геннадий вытащил пробку и, присев на ящик с грязным бельем, принялся ждать.
Вода еще журчала, исчезая маленьким водоворотом в отверстии стока, а он уже, широко открыв от изумления глаза, разглядывал дно ванны, сплошь усеянное искрящимися в свете яркой лампы острыми осколками... разбитой салатницы!
На негнущихся ногах Геннадий прошел на кухню и открыл помойное ведро. Разломанная косметика, газета с очистками, смятые бумажки, фантики... И НИКАКИХ СЛЕДОВ САЛАТНИЦЫ!
- Что же получается! - ошеломленно подумал Геннадий. - Кто-то невидимый достал из-под мусора битое стекло (при том, что я кухню не покидал ни на минуту), пробрался в ванную и там, тщательно, аккуратно, не торопясь... Бред! Быть такого не может!.. Ну, а что может?..
Тут из комнаты послышался голос жены:
- Гена, ты скоро там?
Он хотел было уже опустить крышку, но тут его рука замерла.
Запах, идущий из ведра, стал другим.
Если раньше он был похож на запах протухшего лука, то теперь напоминал гнилое, несколько дней провалявшееся на жаре мясо... Или что-нибудь еще более отвратительное - вязкое, приторное...
- Ладно! - подумал Геннадий, закрывая ведро и поднимаясь на ноги. - Посмотрим, так сказать, "в лицо фактам". А факты таковы... Цепочка: ведро - уничтоженная косметика; ведро - осколки салатницы в ванной; ведро - вонь трупная... А что если...
- Гена! - опять послышался голос жены. - Я сейчас встану!
- Иду! - крикнул он в ответ и, подхватив кастрюлю с салатом, тарелки, вилки и хлеб, поспешил в комнату.
Лена, уже не такая бледная и испуганная, пристраивая кастрюлю на стуле перед диваном, спросила:
- Ну что там?
Геннадий набил рот салатом, прожевал и сказал очень спокойно, как бы сообщая вещь саму собой разумеющуюся:
- Я был прав. Это - полтергейст. Обыкновенный полтергейст. ...Сейчас про него столько разговоров... - он пренебрежительно хмыкнул.
- А в ванне?
- В ванне стекло. И знаешь... - Геннадий посмотрел на вновь съежившуюся от страха жену. - Это как-то связано с ведром...
- С помойным ведром?
- Да. Стекло оттуда.
- Салатница? - понимающе кивнула Лена.
- Угу...
- Гена, выкинь его!.. Сегодня же!..
- Конечно, заинька!.. - он опять набил рот салатом. - Сейчас доем, пойду и выкину!
Она пржалась щекой к его плечу и шепнула:
- Вечером выкинешь... А сейчас побудь со мной, пожалуйста!
- Но...
- Я тебя прошу...
...Они сложили грязные тарелки в кастрюлю. Геннадий отнес посуду на кухню и, вернувшись, прилег на диван рядом с женой.
Вскоре, убаюканные какой-то мутотой из телевизора, они заснули, не обращая внимания на подозрительные шорохи, скрипы и все усиливающуюся вонь из мусорного ведра...

13.
Геннадий открыл глаза.
Часы показывали полвторого ночи. Лена крепко спала рядом, поджав под себя израненные ноги; шипел пустой экран невыключенного телевизора. Было очень душно. Геннадий, весь мокрый от пота, присвистнул.
- Ого! Весь день продрыхли! Ничего себе!..
Он, осторожно, стараясь не разбудить жену, встал с дивана, поправил подушку у нее в головах и, выключив телевизор, вышел из комнаты.
На кухне, решив вымыть-таки посуду, он пустил воду, потом, присев на корточки рядом с ведром, приподнял крышку... и вздрогнул от неожиданности.
Ведро, еще несколько часов назад полупустое, вдруг оказалось набитым доверху. Под завязку.
Консервные банки, окурки, картофельная шелуха, какие-то объедки с копошащимися белыми червями...
Геннадий помотал головой, протер глаза.
Мусор, ЧУЖОЙ МУСОР не исчезал.
Тогда, вытащив из-за плиты острый стальной прут, оставшийся от старых хозяев, который Геннадий давно собирался выкинуть, да все никак руки не доходили, он осторожно ткнул им в середину ведра... И вдруг оно дернулось, закачалось, запрыгало, как живое; вспучившиеся объедки посыпались на пол, и из-под них с громким, скрежущим писком выскочила... огромная крыса. Она прыгнула на Геннадия и щелкнула зубами перед самым его носом. Он взмахнул прутом и, ударив животное, отскочил в сторону, инстинктивно захлопнув кухонную дверь.
Крыса опять прыгнула на него и вцепилась в расстегнутый рукав рубашки. Геннадий, с криком отвращения, вновь ударил ее прутом, на этот раз более удачно, попав по хребту. Помойная тварь дико заверещала и, свалившись под стол, быстро перебирая лапами, заполза за холодильник.
- Слава Богу, Ленка спит - ничего не слышит! - с облегчением подумал Геннадий и начал, держа прут наготове, методично обыскивать кухню.
Холодильник, плита, раковина, ящики с инструментами, ящики с рассадой, коробка с картошкой... - пусто!
Он проверил все.
Крыса исчезла.
Геннадий в растерянности посмотрел на рукав со следами крысиных зубов, оглянулся на ведро... И уронил прут себе на ногу. Ведро снова было полупустым.
- Ну все! Хватит! - вполголоса сказал Геннадий и, схватив ведро, вышел из квартиры.

14.
Крепко сжимая в руке дужку ведра, он спустился вниз и всей грудью вдохнул прохладный воздух, пахнущий цветущей черемухой, дымом далекого костра, весной...
- Виновата она - весна!.. - вполголоса промурлыкал было он, но тут снова нахлынул сладковатый, выворачивающий внутренности запах, волнами поднимающийся из ведра.
Геннадий свободной рукой зажал нос и быстро зашагал в сторону помойки. Неожиданно стальная ручка, громко щелкнув, сместилась к ободку ведра и зажала кисть Геннадия, подобно мышеловке. Он остановился, посмотрел на ведро, на мгновение ощутив чей-то злобный, грязный взгляд, и попытался освободить руку. Давление на кисть увеличилось. Не поддаваясь панике, он вцепился в край ведра левой рукой и рванул его вниз.
Страшная боль пронзила его, на миг заставив забыть обо всем. Геннадий застонал. Ржавое железо все глубже и глубже погружалось в плоть, сминая суставы.
Затем его швырнуло. Именно швырнуло на землю, со всего маху ударив головой об асфальт, так, что из глаз посыпались искры. Не успел он очухаться, как ведро подпрыгнуло вверх, увлекая Геннадия за собой.
Опять рывок. На этот раз проклятая железяка бросила его на открытую дверь соседнего подъезда. Удар ребром пришелся прямо в солнечное сплетение. Перехватило дыхание, изо рта хлынула кровь.
Геннадий понял, что его убивают.
Просто так, ни за что. Кто бы или что бы то ни было - полтергейст, невидимки, инопланетяне наконец, но ЕГО УБИВАЮТ.
И он начал бороться за свою жизнь. Он зажал ведро подъездной дверью, снова попытавшись освободить руку, но безрезультатно; боль же только усилилась, хотя полминуты назад это казалось невозможным.
Ведро изменило тактику. Оно медленно потащило Геннадия за собой и вдруг с неимоверной силой кинуло на толстое матовое стекло, каким обычно стеклят дверь в многоквартирных домах. Во все стороны брызнули осколки. Кровь залила Геннадию лицо, мешая видеть, дышать; он кое-как протер глаза и, стиснув зубы, ударил ведром по бетонному крыльцу подъезда. Раздался утробный вой, непонятно даже чей - мужской или женский; и ведро снова швырнуло Геннадия на торчащие в дверной раме острые куски стекла. Буквально каким-то чудом ему удалось не напороться на них, совершив немыслимый кульбит в воздухе, и приземлиться в кустах невольно потянув ведро за собой.
Тут где-то на втором этаже открылось окно, и скандальный женский голос, надсаживаясь, заорал:
- Да что ж это такое?! Два часа ночи! А ну убирайтесь отсюда!.. Хулиганье проклятое! Управы на вас нет!
- Помогите мне! - закричал Геннадий, делая попытку встать и треща сухим кустарником. - Помогите! Меня убивают!
Голос испуганно смолк, и тут же окно, задребезжав рамами, захлопнулось.
- Сволочь! - заорал Геннадий, которого ведро потащило из кустарника, как будто нарочно выбирая те места, где колючих, хлещущих по изрезанному стеклом лицу ветвей было побольше. - Сволочь трусливая!..
Он часто видел в фильмах, особенно в вестернах, да и в наших - про гражданскую войну в Средней Азии, как людей привязывают к седлам стремительно скачущих лошадей. Примерно в таком же положении оказался сейчас и он сам. Влекомый дьявольской силой, он скользил по земле за неразбирающим дороги ведром.
- Хоть бы нож!.. - лихорадочно подумал он. - Хоть бы нож в кармане был - отрезал бы эту руку к чертовой матери!.. Не хочу умирать!.. Не хочу!
И тут, многократно отраженный от стен многоэтажек, послышался раздражающе громкий рев, какой обычно издают байкеровские мотоциклы со снятыми глушителями. А вскоре в дальнем конце бесконечного двора показался и он сам - огромный, звероподобный; с сидящим в седле всадником, затянутым в черную кожу, в закрытом наглухо шлеме.
Геннадий действовал почти инстинктивно.
Собрав последние силы, он, затормозив, притянул упирающееся ведро к себе, отполз к борюру; и когда мотоциклист был уже совсем рядом, выставил бешено дергающуюся из стороны в сторону руку, на проезжую часть.
- Только не затормози, милый! Только не объедь!.. - зажмурив глаза, молил он, когда оглушительный рев налетел как порыв урагана; а мотоцикл, чудовищным ударом сбив ведро с его руки и почти полностью содрав с нее кожу, увеличив скорость, исчез за углом дома.
Последнее, что заметил Геннадий, теряя сознание от сумасшедшей боли, это то, как ведро отлетело в сторону, ударилось об асфальт, опрокинулось на бок, и из него выкатилась черная от засохшей крови, со спутанными липкими волосами и широко открытым в немом бесконечном крике ртом отрубленная голова!..
...И вновь послышался рев мотора; и вновь на дороге, будто соткавшись из воздуха, возник все тот же стремительно несущийся "Харлей" с сидящим на нем человеком (а может, и не человеком вовсе) в закрытом наглухо шлеме.
Голова в панике заметалась по асфальту, нестерпимо высоким, запредельным криком, будя ночь...
И когда переднее колесо мотоцикла наконец-то подмяло ее под себя, она лопнула с мерзким чмоканьем, как перезрелый арбуз, разбрызгивая во все стороны мозг, больше похожий на сгустки зеленоватого гноя.
Возникший небольшой смерч, а скорее - крутящийся по спирали поток черного света, подхватил куски мертвой плоти, закружил и растворил в душном мраке беззвездного предгрозового неба...

Апрель - май 1993.
Гатчина - Тверь



(Опубликовано 13-Nov-02)   Отзывы: 2
Ссылка: http://kotlet.net/article.php?story=20021111184545671
Котлеты и Мухи: Начало  |  Автопилот: следующее!