Чсть 1-я
… Вы когда-нибудь плыли по Неве на прогулочном кораблике, в летний день, в компании симпатичной девушки? Конечно, плыли, и не один раз. Кораблик ощутимо качает на невысокой, но сильной невской волне, воздух полон мельчайших брызг, лицо овевает прохладный ветер. А по берегам с обеих сторон проплывают, качаясь, дворцы, сады, золотые крыши и верфи Питера. Играет музыка, буфет бойко торгует прохладительными напитками, за кормой мечутся чайки.
Я смотрел на волны и далекие дворцы, на крошечные трамваи на улицах и на корабли у причала. Питерские изогнутые мосты надвигались на нас один за другим. Украдкой я взглядывал на мою спутницу, иногда ловя столь же странный и втайне приятный взгляд ее серых глаз.
В первые часы и дни нашего знакомства мы с ней много говорили, на самые, самые разные темы. Но потом уже больше молчали, испытывая при этом гораздо меньше неловкости, чем при интересных разговорах.
В Петергофе мы любовались роскошной лестницей с фонтанами и сверкающими фигурами, потом бродили по зеленым лугами, заглядывая в белые павильоны, а на обратном пути почувствовали страшную усталость. Петергоф, Петергоф, который стоит на фонтанах, как Венеция на море! Тебя не увидеть весь и за целую жизнь! Наконец, мы вошли в ее квартиру и через какой-то час уже сидели на диване, разглядывая фотографии в альбоме и время от времени целуясь взасос.
На одной из фотографий, сделанных прошлым летом то ли в Сочи, то ли на курорте в Болгарии, она стояла в желтом бикини у пальмы и счастливо улыбалась. «Какие у тебя красивые ножки!» - сказал я, не потому, что так уж хорошо в них разбирался, а потому что эти слова сами сорвались у меня с губ. «Ты вправду так думаешь?» - спросила она быстро – «Да», - ответил я от чистого сердца. «Подожди, я сейчас», - сказала она и убежала в другую комнату. Я остался на диване с альбомом в руках. Я поймал себя на мысли, что я как-то часто начал в последнее время посиживать на питерских диванах в женском обществе. Но не успел я решить про себя, что бы это могло значить, как она вернулась. Весь этот день она носила узенькие брючки небесного цвета, но сейчас на ней была короткая юбка. «Ну, как? - спросила она, немного вытянув вперед левую ногу, а потом правую, - как они тебе живьем?» - «Восхитительно!» - ответил я, словно всю жизнь провел на балах в Петергофе.
Она засмеялась и села ко мне на диван, небрежно переложив альбом куда-то на стол. Она обняла меня, и мы начали целоваться, но уже не так, как раньше. Мы уже не спешили, будто нас вот-вот разлучат, мы уже понимали, что торопиться нам некуда, что подарок, приготовленный нам судьбой, уже не уйдет от нас.
И я вдруг спросил: «Можно я на них посмотрю?» - «Можно», - разрешила она, не поинтересовавшись даже, о чем или о ком я говорил. Я очень, очень бережно начал сдвигать подол ее юбочки, и она приподнялась, чтобы мне помочь. Она была тоненькая и хрупкая, и очень юная, но ее колени были по-женски округлы и в таком ракурсе походили на удлиненные дыни.
Мы оба бесстыдно разглядывали ее белые, тронутые неуловимым загаром ноги, и наши мысли в этот миг по своему бесстыдству были почти ангельскими. Я провел горячей рукой по ее нежной прохладной коже, а она все смотрела, закусив губу.
Это я сейчас так спокойно об этом пишу, а тогда со мной творилось что-то невообразимое и мне совсем незнакомое. Сердце мое билось, меня переполняла нежность к этому хрупкому и прекрасному созданию, но, странное дело, я не чувствовал робости или страха. Каждое прикосновение, каждое движение доставляли мне такую радость, такое удовольствие, словно я летал по небу.
Она упала на диван, а я встал рядом на колени, на мягкий ковер, целуя, лаская ее, и глядя на нее. «Хочешь, ляжем в постель?» - прошептала она - «Да!» - прошептал я ей.
Она поднялась с дивана, растеряно и испытующе посмотрела на меня, босиком прошла к шкафу, вытянула оттуда простыню, подушку и одеяло, «Помоги, пожалуйста», и мы разложили диван, путаясь в простыне и одеяле, брошенных на него, кое как она его застелила, и у нас на двоих оказалась одна подушка.
А после она сняла юбку и маечку и легла поверх одеяла, полузакрыв глаза. Она знала, знала, как она красива и притягательна сейчас, знала это не умом, а всей своей женской сущностью. Я не помню, как я оказался рядом с ней. Помню, как хотел расстегнуть ее лифчик, решив почему-то, что он расстегивается со спины. «Что ты хочешь?» - проговорила она, будто во сне. Я объяснил, как мог, чего я хочу. «Дурачок, он расстегивается спереди». И меня вдруг охватил смех. И ее тоже вдруг охватил смех.
«Их никто не видел», - сказала она немного погодя. Здравствуйте, милые, похожие не на полные луны, взошедшие над розовой долиной, а на .., на что же? не знаю, на самих себя!
«Ты в первый раз?» - спросила она еще через какое-то время. «Да» - «И я тоже». А потом наши сердца упали в звездную бездну и падали, падали, яркими метеорами, пока вдруг не рассыпались по небу золотыми искрами.
«Тебе понравилось?» - спросила она, пока месяц пробирался сквозь тучи за нашим окном. – «Очень!» - «И мне тоже».
Боже мой, это повторялось с нами еще множество раз, и месяц пробирался через черные тучи за окном, и мы шептались, и задавали друг другу вопросы, и ждали ответов, и верили, и любили.
А однажды, когда мы лежали с нею на простыне, пахнувшей жасмином и морем, укрытые до половины легким, как пух, одеялом, голова к голове, она прошептала: «Я прочитаю тебе мое любимое стихотворение:». И прочитала, серьезным детским голосом. Я не знаю, кто его сочинил, но он сочинил его про нас, про нашу любовь. И он простил нас за то, что мы оказались похожими на всех влюбленных от Адама и Евы, что мы не изобрели и не сказали ровным счетом ничего нового. И любой человек на земле мог сказать – и у меня это было! И все равно, я безумно счастлив тому, что это было у меня!
«А теперь ты мне прочти свое любимое», - потребовала она. «Только оно грустное», - предупредил я. – «Почему?» - «Я не знаю» - «А кто его написал?» - «Брайна» - «У тебя с ней была любовь?» - «Нет» - «Не ври» - « Я не вру» - «Ну и пусть, мне все равно, ты же со мной теперь». И я тоже прочитал ей стихотворение, тоже вполголоса, закрыв глаза.
«Слова. Слова. Слова.
И есть ли я?
Обманны почерка корявые изгибы,
виньетки, вензеля...
Словами переполнено пространство.
И "ты" и "я" - слова.
Быть может, лучше
чистый лист оставить?
Без мишуры нарядной,
словесной мишуры,
в которую и мы с тобой играем.
Привидится
на дне хрустального бокала
образ мой,
что легче паутины,
притягательней звезды далекой.
И свет - солоноватый привкус слез твоих.
Не плачь, мой друг, не плачь!
Я тень лишь на стекле,
придуманная не тобою.
Я ухожу.
Зеркальные миры.
Растает карамель воспоминаний,
забудутся неровные слова,
потухнет отсвет от твоих признаний.
Ведь все СЛОВА СЛОВА СЛОВА»
|
