 |
| Русский Змей |
|
20-Jan-04 04:52
Автор: Разиля Раздел: Мистика/Философия |
|
Русский змей
I
- Значит так, Зимородько! Перекопай-ка ты мне, друг дорогой, этот дворик от той берёзки и до во-о-он тех кустиков. Связисты где-то здесь в прошлом году кабель бросили, а чертежи потеряли, мудозвоны! Только гляди, за пивом не бегай, а то развезёт по такой жаре как пингвина в сауне.
Александр Иванович Зимородько – угрюмый морщинистый рабочий тридцати пяти лет – терпеть не мог, когда его называли по фамилии. Он по опыту знал, что в таких случаях жизнь уготовила ему очередную чашу страданий.
В этот раз Зимородько предстояло отыскать в недрах земли кабель телефонной связи и установить над ним ограждение. Само по себе ограждение собиралось за несколько минут из скрипучих железных рам, а вот найти этот ё.. кабель, дабы звероватый чернявый экскаваторщик Хабибуллин не снёс его к чёртовой матери при прокладке траншеи, - этим заданием впору было награждать самого Мефистофеля.
Зимородько должен был штыковой лопатой вскопать шурф глубины метровой, а длины неизвестной («Пока не найдешь! Он где-то здеся, в пределах узкого радиуса.). Глинозёмный грунт под ногами и злое радиоактивное солнце над головой, оптимизма не прибавляли.
Зимородько откровенно посмотрел в мутные глаза прораба, надеясь найти хоть искру сочувствия, - и не увидел этой искры.
«Вот сука!» - подумал Зимородько.
- Да, сука! – мысленно ответил прораб, удаляясь в сторону ближайшей пивоторговой точки. – А кабель ты мне найдешь, даже если грыжу на этом заработаешь. На то ты и Зимородько!
«Догнать бы тебя, и лопатой по башке!» - Зимородько остервенело сплюнул на раскалённый асфальт. Плевок злобно зашипел, испаряясь. Жить не хотелось совсем…
Прохожие на тротуарах брезгливо косились на маленького сутулого человечка в грязно - оранжевом комбинезоне, который угрюмо уродовал лопатой их зелёный дворик. Зимородько сам проживал неподалёку, и сейчас почему-то очень боялся, что кто-то из соседей вдруг увидит и узнает его. Липкой змейкой скользнула между лопаток первая струя пота. Зимородько передёрнулся.
- Копаете, Александр Иванович? – энергичный старческий голосок, прозвеневший сзади, был проникнут искренним сочувствием, без доли обычного человеческого злорадства.
- Копаю, Сонет Натанович, - обречённо ответил Зимородько, не торопясь оборачиваться. Единственным человеком называвшим его по отчеству, был Сонет Натанович Ливинзон, старейший и знаменитейший московский ювелир, проживающий с ним в одном подъезде. Был Ливинзон боек, костляв, и сатанински охоч до юной женской плоти.
- Александр Иванович, пива не желаете? Юленька, угостите молодого человека!
Так! При нём ещё и очередная «юленька»!Зимородько, наконец, обернулся, и тут же возненавидел Сонета Натановича гораздо более люто, чем прораба. Старый сушёный гриб, по фамилии Ливинзон, нежно выгуливал под ручку очередное ангельское создание лет шестнадцати, с радостно – удивлённым детским личиком. Пухлая фигурка девочки-куколки, туго упакованная в синие джинсы, забавно переплеталась с костлявыми мощами Сонета.
Юленька, беззащитно улыбнулась, протянула Зимородько теплую бутылку «Миллера». Зимородько взял её потной ладонью, внутренне дрогнув от лёгкого прикосновения к маленьким торопливым пальчикам.
- Спасибо, Сонет Натанович. Как дела у вас? – смотреть на Юленьку он не мог.
Ювелир победно сверкнул острыми черными глазками. Его дурацкий малиновый берет казался задорным петушиным гребнем доминирующего самца.
- Дела – слава богу, Александр Иванович. Да вы заходите вечером на шахматы.
Более-менее приличная игра в шахматы была, пожалуй, единственным талантом Зимородько. Выше второго места на соревнованиях в районном Доме пионеров он никогда не поднимался, поэтому освободить его от армии, лопаты, и прочих гнусностей жизни, шахматное искусство не могло. Оно лишь предоставляло Зимородько возможность просиживать долгие уютные вечера в роскошной квартире ювелира, смущённо прихлёбывая густой чёрный кофе и млея от любезности хозяина. Других радостей в жизни Зимородько не было. (Если, конечно, не считать радостью хмурые пьяные посиделки с грубыми сослуживцами, да угрюмую мессиловку с толстеющей супругой. Ту самую мессиловку, которую по телевизору именуют волшебным словом «секс»).
- Ну так я вас жду, Александр Иваныч. До вечера!
Ах, как не хотелось Зимородько смотреть им вслед! Он уже заранее знал, что у Юленьки окажется круглый аккуратный зад, туго обтянутый узкими джинсами. Зад, увидев который, ему останется только полоснуть лезвием лопаты себе по сонной артерии и забыться, умереть, уснуть…
Зимородько жадно всосался в липкое бутылочное горлышко, кося тоскливым собачьим взглядом вслед счастливой парочке. Пиво почему-то сразу кончилось и жить стало ещё хуже. Убийственное солнце радостно скалилось с высоты, незаметно раскалив затылок почти до вскипания мозга.
Большая чёрная бабочка, похожая на бархатную игрушку, из последних сил порхала в расплавленном воздухе, словно совершая ритуальное самоубийство.
Проклятая жизнь! Зимородько скрипнул зубами. Точно так же скрипнуло под его лопатой. Скрипнуло и блеснуло желтым кругляшом советской пятикопеечной монеты. «Каков Зимородько, таков и клад!» - усмехнулся Александр Иванович. Он не любил себя.
Пятак, брезгливо отброшенный лезвием лопаты, обиженно звякнул о прут арматуры и упрямо скатился обратно в траншею. Пухлая цифра пять на его тусклом диске вдруг изогнулась оскалившейся змеёй, окружённой какими-то значками и звёздочками.
И был это вовсе не пятак.
II
Ювелир принял Зимородько в шёлковом китайском халате и прекраснейшем расположении духа.
- Не поймите меня превратно, дорогой Александр Иваныч, - бодро щебетал он, проворно расставляя фигуры на доске. – Я ничего не имею против вашей почтенной супруги, но пренебрегать юными прелестями современных барышень я вам всё-таки не рекомендую. Кто знает, может быть это и есть магический эликсир вечной молодости и творчества? Посмотрите, к примеру, на меня.
Зимородько исподлобья посмотрел. Вертлявый старик, тускло отсвечивающий жёлтым лысым черепом, действительно чем-то напомнил ему упыря, насосавшегося молодой крови.
- Сонет Натанович, я тут нашёл одну хренови… Простите, пятак я выкопал с
какой-то змеюкой.
И Зимородько выложил странную монету на полированную гладь шахматного
столика.
- Позвольте, позвольте, дорогой Александр Ива…
Голос Ливинзона оборвался коротким взвизгом, похожим на звук магнитофона зажевавшего плёнку. Зимородько вдруг показалось, что фигура старика стала как-то расплываться, превращаясь в треугольное золотистое пятно на чёрном фоне кожаного дивана. Он машинально сморгнул, чувствуя что воротничок пропотевшей рубашки становиться ему удушающе тесен…
И остановилось время в роскошной квартире старика ювелира. Хрустнуло время, сломавшись в массивных бронзовых часах, раненым солнечным зайцем метнулось по золотистым корешкам бесконечных томов огромной библиотеки. Жалобно вскрикнуло время, умирая на скрипучем дубовом паркете, и беззвучно захлебнулось в прохладных глубинах старинного итальянского зеркала.
Обезьянья гримаска застыла на оскалившемся лице ювелира. Пенистая струйка слюны поблёскивала на подбородке. Остекленевшие глаза смотрели холодно и страшно. Чёрная пешка, выпавшая из его кулачка, неподвижно висела над доской странной вибрирующей каплей.
Зимородько судорожно вздохнул, пытаясь протолкнуть в горло вязкий непослушный воздух.
- Сонет, бля… Натаныч, - всхлипнул он, задыхаясь, -ты чего?!
Ливинзон клацнул вставной челюстью. Зрачки его чуть дрогнули.
- Пятак со змеюкой, - тупо повторил он, медленно-медленно дотянувшись до монеты кончиками жёлтых восковых пальцев. – В антикварный не ходи, я тебе больше дам.
Время в бронзовых часах облегчённо затикало. Пешка, наконец, грохнулась на поле е-8, сбив с доски деревянного короля. Зимородько просто дышал, наслаждаясь воздухом.
И начался странный разговор между слесарем жилищно-коммунального хозяйства и искуснейшим московским ювелиром. Ливинзон, смешно дёргая левой щекой, достал из небольшого домашнего сейфа две пухлые шелестящие пачки.
- Десять, - глухо сказал он мёртвым голосом. – Съезди куда-нибудь, проветрись. И жену поменяй к чёртовой матери.
Он отошёл к окну, баюкая монетку в дрожащих ладонях, и что-то зашептал ей, ласково улыбаясь. Белые сухие губы старика извивались как два пьяных червя на розовой клумбе.
Зимородько недоверчиво посмотрел на деньги. Мысли тараканами разбежались по противоположным углам семейного хозяйства: «Телевизор новый… Нет, карбюратор… Мать моя женщина, это же не наши! Что же это такое?!».
- Мало, - тихо сказал Зимородько, едва оправившись от шока. Впервые в жизни в нём проснулся хищник. В груди отчаянно вибрировала звонкая струна азарта.
Изумлённый старик резко обернулся, чуть не подпрыгнув на месте.
- Это американские деньги, - заторопился он. – Это десять тысяч.
- Мало, - твердо повторил Зимородько Он уже понял, что из старика можно выжать значительно больше.
- Су-ка! – нараспев взвизгнул Сонет Натанович. – Как смеешь? Мамзер поц! Двадцать!… Двадцать тысяч!
- Мало, - упорствовал Зимородько. Он видел кокосовые пальмы, белый теплоход на голубом горизонте и себя в компании длинноногих загорелых девиц… А траншеи пусть Хабибуллин копает!
- Мало?! – Ливинзон как-то по-птичьи вскрикнул и зажмурился, стиснув виски тонкими пальцами. Он совершенно не умел торговаться со слесарями жилищно-коммунальных хозяйств.
- Мальчики, не шумите! Я сплю!– капризный голосок прозвенел где-то совсем рядом. Зимородько дрогнул.
- Хочешь её? – шёпотом зашипел безумный старик. – Тридцать тысяч и её! Прямо сейчас! Ну?!
- Мальчики, не ссортесь! – Юленька уже стояла в дверях, юная и ослепительная как молния. Смеющиеся глаза, которые хочется закрыть губами, пушистые волосы, шея … Вся очень красивая и очень милая.
«Ну неужели за деньги? – поперхнулся вечным вопросом Зимородько. – Такая – и за деньги? Ну что особенного нашептал ей этот придурковатый Кощей в маленькое розовое ушко?».
- Хватит мечтать! Бери жизнь за горло! – прозвучало то ли у него в голове, то ли в устах Ливинзона.
- Мальчики, вы странные какие-то … Я сейчас в душ схожу, а вы тут не воюйте.
Она растерянно улыбнулась, поймав шалый волчий взгляд Зимородько, и вышла, поплотнее запахнувшись в короткий халатик.
А Ливинзон уже торопливо рычал, шипел и повизгивал кому-то в самое ухо, брызгая белой слюной, вцепившись костистой птичьей лапкой в розовую трубку допотопного советского телефона (старик упорно не признавал современных средств связи, считая их ненадёжными).
- Русский Змей. Да, тот самый… Эллипс Галактической короны … Русский Змей… Какая-то совершенно идиотская случайность, какой-то брутальный слесарь… Кажется, Хозяин смеётся над нами.
«Брутальный» Зимородько терпеливо дождался пока ювелир положит трубку и произнёс, стараясь как можно дальше выдвигать вперёд нижнюю челюсть (речь от этого становилась невнятной, но нагло-убедительной):
- Гони «лимон» зеленых, дорогой Сонет Натаныч, а то, ей – богу, сдам я твоего Змия в антикварный!
У старика что-то кольнуло слева, словно легла на сердце чья-то мягкая пушистая лапа с острыми коготками.
- У меня нет столько денег, - то ли оскалился, то ли улыбнулся ювелир, устало глядя в переносицу слесаря тусклыми пустыми глазами.
- Я сейчас позвоню, и мне привезут. Ты все получишь.
«Они приедут, и я все получу – понял Зимородько. – Они приедут меня…»
Ливинзон уже набирал номер.
- Добрый вечер. Хотелось бы услышать Аскера Арслановича… Да, у старого еврея, появилась – таки проблема… Да, нулевой вариант. Оплата по тарифу. Нет, - он покосился на Зимородько, - хлопот не будет. Классический ундерменш. Низшая раса.
«Низшая раса – это я. И хлопот со мной не будет», - очень спокойно, почти сонно, слушал Зимородько, пребывая в вязком оцепенении. Перед глазами зачем-то колыхалось распухшее лицо неопознанного утопленника, которого показывали вчера в «Новостях криминальной хроники».
Между тем, правая рука его, двигаясь как бы сама по себе, начала быстро-быстро перемещаться по всему шахматному столику, словно нащупывая что-то прыгающими пальцами. Испуганные фигурки брызнули с доски дробногрохочущим чёрно-белым веером.
Зимородько встал, чувствуя в голове и во всём теле стремительную лёгкость. Револьверным выстрелом захлопнулась шахматная доска. Ливинзон, уронив телефон, вскрикнул скорее изумлённо, чем испуганно. Не верилось смиренномудрому Сонету Натановичу, что его личная партия заканчивается на семьдесят шестом ходу жизни от руки взбесившегося слесаря…
- На сука! На! На! На!
Зимородько гвоздил старика шахматной доской, отчётливо слышал хруст костлявых пальцев, которыми тот пытался закрыть лысую голову. Где-то в глубине сознания, оба они, и Зимородько и старик, понимали, что от шахматной доски не умирают и, значит, всё это как бы не всерьёз, ненадолго.
Ливинзон упал на колени, потом на четвереньки, потом по-собачьи побежал куда-то вдоль бесконечных книжных полок своей огромной библиотеки. Зимородько шагал за ним следом, нанося короткие хрусткие удары, будто дрова колол.
- Ну вот, - всхрапывал он в такт, - а ты … говорил, что хлопот… не будет!
Ювелир глуховато уркнул и завалился на правый бок, Из шёлковых складок его халата выкатилась жёлтая монета и, сделав победный полукруг, уютно улеглась в тёплую липкую лужицу.
- Ну вот, а ты говорил, - растерянно повторил Зимородько, выронив обломки шахматной доски.
Ливинзон, подогнув колени, скорчился на полу в небольшой окровавленный комок, напоминая растерзанный трупик неродившегося младенца. Из его левой глазницы свисал на тонкой ниточке какой-то мокрый сгусток, словно измазанный красным пластилином.
Зимородько попятился. Ему вдруг стало очень страшно. Душный восторг убийства уже покинул его.
«Убил. Убил. Убил», - стучало в голове звонким стальным молоточком. Выбитый глаз ювелира, казалось, катился за ним по паркету, разбрызгиваясь розовыми капельками-кляксами. Откуда-то донеслось невнятное бормотание и хихикание. Хрустнуло зеркало. Что-то чёрное быстро промелькнуло за окном (кажется, это была большая бабочка). Зимородько пятился, чувствуя омерзительный вкус крови во рту.
- Куда прёшь, дурак?! Ногу отдавил! – зашипела от боли Юленька, с которой он столкнулся уже в дверях.
Её мокрые волосы почти касались лица Зимородько. Обиженные детские глаза смотрели в упор. Синее полотенце едва прикрывало грудь. Вся она вкусно пахла чем-то очень свежим и радостным.
- Я … простите, - робко начал извиняться Александр Иванович, мгновенно забыв об окровавленном ювелире за спиной. А потом он вдруг спросил, была ли Юля в Париже и какие цветы любит её мама.
Юленька слегка ошалела.
- В Париже не была, а мама… Да убери ты руки-то!
Но Александр Иванович уже начал довольно активно изъясняться в любви, задыхаясь от нежности и восторга, путаясь в словах и в движениях.
- Сейчас, сейчас, - бормотал Зимородько, разворачивая синее полотенце с тем же чувством сладкого ужаса, которое испытывал тридцать лет назад, разворачивая цветную хрустящую обёртку большой шоколадной конфеты. – Стой, сука! Не дёргайся!
Злость взялась ниоткуда. Только что была нежность, и сразу – злость.
Изумлённая девушка всё-таки выскользнула, выкрутилась из его рук и … Она, наконец, увидела Ливинзона!
… Ну, убил. Ну, с кем не бывает. Жадный был старик, нехороший, - успокаивал Зимородько девушку, находившуюся в полуобморочном состоянии. Она уже не кричала. Глаза её были неподвижно устремлены в неведомую точку пространства. Голова мелко тряслась.
- Ну вот так, да? Плакать не будем, да? – он снова задыхался от нежности, захлёбывался ароматом юного влажного тела, которое, наконец, стало податливым и послушным. Осторожно, словно боясь разбудить или вспугнуть, он уложил голую девушку на диван.
- Сейчас, милая, сейчас, - бормотал Зимородько, яростно освобождаясь от одежды. Пальцы его дрожали, изо рта капнуло. Мыслей не было совсем – только отчаянное желание втиснуться в это тёплое, мягкое и нежное, объединить его со своим содрогающимся, изношенным и прокуренным телом.
-Цок – цок – цок! - простучали по паркету невидимые когти. Ледяной сквозняк мягко прошелестел за левым плечом. Стрелки бронзовых часов налились кровью, набухли и вздулись, а потом лопнули, сбежав с циферблата быстрыми тёмными струйками.
- Гут шабэс, Шмаисроэль! – горько проскрипел Сонет Натанович Ливинзон. – И это теперь называется «зайти на шахматы к соседу»?
Он сидел на полу, окровавленный и страшный, тщетно пытаясь вставить красный мясистый шарик в пустую чёрную глазницу. Шарик выскальзывал, весело подпрыгивая на упругой ниточке нервного окончания.
- Девочку помяли. Меня, старика, по голове, - укоризненно брюзжал мёртвый ювелир. – Зачем всё это, дорогой Александр Иваныч? Взрослый человек, а насвинячили тут как обкуренный тинейджер!
Зимородько окостенело безмолвствовал, раскорячившись в неудобной позе над телом девушки. Виски его красиво засеребрились первой сединой, на кончике носа вспухла прозрачная капля пота. «Пи..ец! Пи..ец! Пи..ец!» - тоскливо отстукивал в голове проклятый молоточек.
Юленька неожиданно оживилась, злорадно блеснув хитрыми глазками (тоже притворялась, зараза!).
- Он мне на ногу наступил, - пожаловалась она снизу, из – под Александра Ивановича, - а потом сказал что любит и сразу трахаться полез… Козёл! – звонко подытожила она и, быстро извернувшись змеёй, впилась в голое плечо Зимородько острыми акульими зубками.
Звериная оглушающая Боль белым пламенем ударила в мозжечок, мгновенно искрошив вселенную Зимородько в ослепительную стаю разноцветных прыгающих атомов. Исчезли мириады звёзд, закаты и радуги. Исчезли траншеи, экскаваторы, прораб, жена и Хабибуллин. Остались только сверкающие шарики элементарных частиц, вырвавшиеся из тесных клеточек таблицы им. Менделеева, которые вспарывали пустое пространство молниеносными огненными зигзагами.
Зимородько зажмурился, заслонился от них рукой. Но и руки у него уже не было. Не было нечего, кроме стремительных взвизгивающих атомов, беснующихся в чёрной пустоте небытия.
III
А потом из атомов неведомым образом слепился прораб. И был это Прораб Матерящийся, прораб, поливающий раскалённую голову Зимородько тёплой водой из той самой бутылки «миллера».
- Говорил же тебе - не пей! Ну что за народ! Ну что ты развалился тут как свинья в берлоге? Хорошо тебе?
Зимородько было плохо, но сказать об этом он не мог. В голове его тяжело ворочался багровый клокочущий шар. Сердце гулко бухало в рёбра. Земля раскачивалась под ним словно гигантская доска качелей. Огромный кровоподтёк заходящего солнца разливался по бледно-синей роже вечернего небосвода. Тропическая жара, изнурявшая Москву этим летом, медленно расплывалась в душных фиолетовых сумерках.
- Иди домой, Саша, - вдруг сказал прораб совершенно человеческим голосом, - а кабель мы завтра прибором нащупаем… Иди домой, - повторил он и исчез - растворился
в лиловых полутонах.
Стало пусто и тихо. Вкусно пахло сырой глиной. Заблудившийся муравей карабкался по небритой щеке. Денежная единица СССР, достоинством в пять копеек, мирно покоилась на кучке сухого собачьего дерьма, слегка припорошённого земляной пылью.
Смутное воспоминание кольнуло Зимородько.
«Пя-так со зме-ю-кой, - подумал он по слогам. – Я его нашёл, и что-то ещё было… Что-то розовое и липкое. Или не было?»
Пыльный московский кружился вокруг него сотнями равнодушных окон, и ярко-зелёными кустами. Гудели машины, кричали дети, лаяли собаки. Мысли, как блохи, прыгали вразнобой: «Я кого-то убил… Или меня кто-то … Почему колокол в голове? Надо всё время сворачивать налево, и там будет мама, чистая постель и тёплая ванна».
Зимородько попытался встать, но в голове его сразу что-то лопнуло и мозги от боли вывернуло наизнанку. В виски вонзились длинные тонкие иглы. Он замер на четвереньках, оглушённый и ослепший, словно загнанный конь на дымящемся поле проигранной битвы.
Один за другим сдавались неприятелю его разрушенные редуты. Гвардия отступала под картечью. Господа – генералы уходили стреляться к реке… Один из генералов обернулся и Зимородько узнал своего отца – спившегося учителя истории, зарезанного пригородной электричкой в жаркое олимпийское лето 80-го.
Иван Анатольевич Зимородько, улыбаясь, помахал сыну красивым длинноствольным пистолетом и выстрелил себе в рот, взорвал голову коротким фонтанчиком алой пены. Чёрные сгустки повисли на кирпичной стене старой трансформаторной будки.
Зелёная электричка «Москва-Петушки» с грохотом и лязгом наискосок пронеслась через весь двор, разворотив в пыльное крошево два подъезда и несколько разноцветных детских колясок …
- Блюёте, Александр Иванович?
Порхающий мир Зимородько испуганно замер, словно бабочка, пронзённая длинной костлявой булавкой в малиновом берете. Проклятый ювелир возвышался над ним, победно подбрасывая на ладони тусклую монету.
- Пя-так со зме-ю-кой? – прошептал Зимородько, тупо раскачиваясь на четвереньках.
- К антиквару не ходи, я тебе больше дам, - подтвердил Ливинзон, гнусно улыбнувшись. Его левый глаз вдруг выскочил из лица и повис на тонкой красной ниточке у подбородка. Ливинзон ловко закинул его обратно и воровато оглянулся – не видел ли кто.
- Су-ка, - сказал Зимородько, остро чувствуя что его как-то где-то обманули. Давление в черепе неумолимо возрастало. Перед глазами кровоточили шевелящиеся куски мяса.
- Кровоизлияние в мозг, - кивнул Ливинзон. – Солнечный удар с летальным исходом.
Он снова оглянулся по сторонам и аккуратно уронил тяжёлую монету прямо на седой затылок Зимородько…
… Хороним Александра Ивановича в такой же душный июльский вечер, когда горячее московское небо снова кровоточило закатом.
Как-то само собой получилось, что все расходы по похоронным делам взял на себя ювелир из сорок шестой квартиры. Он так сочувствовал безутешному горю вдовы, - неуклюжей мордастой женщины с тусклыми глазами – что даже лично ездил выбирать живые цветы в дорогих магазинах на Арбате (торговался он там, впрочем, очень азартно – плевался, божился, матерился, ссылаясь то на Совет Европы, то на божий промысел, пока случайно не разбил большое зеркало в офисе одной «цветочной» фирмы и был лениво избит охраной).
Жёлтые лепестки орхидей нервно вздрагивали, окутывая лицо покойного нежно-золотистым сиянием. Пьяный прораб, задыхаясь в слезах и соплях, доказывал всем, что он убил человека. Его не слушали.
Вдова, мучительно наморщив узкий лобик, подсчитывала в уме, сколько ювелировых денег ушло на лакированный гроб, на лимузин-катафалк, на памятник из чёрного мрамора (Ливинзон уже и памятник спроворил!). Сам ювелир, наглухо запакованный в чёрный концертный фрак, с жутко-лиловыми синяками на скорбном лице, был необычайно суров и распорядителен. Он хотел чтобы всё обстояло очень красиво и торжественно.
Жара все эти дни стояла страшная. Поэтому аромат цветов смешивался с запахом Зимородько – густым, липким, насыщенным. Юленька, безумно красивая в чёрной кожаной миниюбке, всё время старалась держаться поближе к гробу, жадно втягивая сытный душок падали. Она сладко жмурилась и украдкой, опустив ресницы, что-то застенчиво нашёптывала покойнику, часто облизывая алые губки. Пятикопеечные монеты на усталых веках Зимородько чуть-чуть дрожали…
А сам Александр Иванович и не подозревал о своей безвременной кончине.
Изрезанный пьяным патологоанатомом в дряблый сырой лоскут, он тупо шагал по бесконечным чёрно-белым клеткам в тяжёлом строю швейцарской пехоты. Скрипучая железная каска то и дело сползала на глаза. Всё время хотелось пить.
Рокотали барабаны и плакали колокола. Вдали, на синих холмах, громыхали огромные бронзовые пушки. Чугунные ядра торжественно плыли по небу, словно чёрные дымящиеся яблоки.
- Байонет ауф! – хрипло скомандовал отрывистый голос. И уже было в этом скрежещущем голосе всё, что свершилось потом – и стремительные всадники в белых плащах, вылетевшие из горящего леса, и грозная неподвижность швейцарцев, ощетинившихся сверкающими лезвиями алебард (весь их первый ряд опустился на левое колено), и горячая, безумная, хрустящая карусель звонких сабель, тяжёлых лошадиных копыт, отрубленных пальцев, разлетающихся веером. Кони ржали от ужаса и кожа лопалась как бумага.
- Шах! – грянуло – громыхнуло сверху, из-за сизых клубящихся облаков ароматного порохового дыма. – Шах и мат!
Зимородько, намертво зажатый в тесном строю, задрал голову, пытаясь разглядеть в небе багровый огонёк сигареты. Облака быстро двигались над ним, то рассеиваясь, то снова сгущаясь в плотные непроницаемые клубы.
- Хрясть! – ударила в лоб тяжёлая прямая молния, которую держал в руки пожилой кирасир, уже поддетый снизу двумя алебардами.
А над шахматным полем вдруг повалил густой мокрый снег, который, приближаясь к земле, оказался крупными комьями сырой глины, быстро засыпавшей и разбегающуюся пехоту, и золотой королевский штандарт на зелёном кургане, и всё, всё, всё.
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Tango - 20-Jan-04 05:04 |
Симпатичный рассказ :)
С пришествием на сайт?
Удачи!-> |
| |
| Автор: ada - 03-Mar-14 21:14 |
не не змей
змееносец..русский..
да, улыбки с войны всегда на вес
мира..
нынешняя такая чистоплотная война
что даже скучаешь по грязи...траншей..а не трАААншей..
«Каков Зимородько, таков и клад!» - усмехнулся Александр Иванович. Он не любил себя.
себя любить скучно...последний русский солдат это помнит...
город это
дорожная тоска
шахматная доска
пешки домов летят
компас пленных не берет
-----
Ты мой шестнадцатый...камень...
правда мало-> |
|
|
|
