Песня
Вам понравилась песня, которую я только что спела? Нет, вы вряд ли могли ее где-то слышать. Ее написал мой друг. Друг в общечеловеческом смысле. Если вы закажете мне еще томатного сока, я вам о нем расскажу. Впрочем, я так и так вам расскажу.
Он был бывшим наркоманом. И настоящим гомосексуалистом. Слеш тогда еще не был в моде, и запретные игры с лицами своего пола еще не расценивались как невинная шалость обленившейся богемы. А горячечные поцелуи мальчиков с мальчиками – как острая приправа ко второму. И еще Он болел СПИДом. Эти наркотики, сплошная антисанитария, сами понимаете. Русская рулетка с шестью патронами в барабане.
И Он был первым, кто назвал меня Соло.
И еще Он спас мне жизнь.
Мне было пятнадцать. Я была отчаянно молода, отчаянно влюблена и также безнадежно отчаянно уверена, что мое сердце разбито навсегда. Сейчас это кажется смешным, но, поверьте, тогда мне это смешным не казалось. Тогда я по уши погрязла в жалении себя и пережевывании соплей. Тысячи раз прокручивая в воспаленной памяти сцены прощания на вокзале, я все глубже и глубже скатывалась вниз, стремительно приближаясь к критической точке, откуда нет возврата. И за которой чистенькая домашняя девочка превращается в опустившееся полубезумное существо, растерявшее половину зубов, три четверти здоровья и сто процентов самоуважения. И не надо думать, что путь от школьницы-отличницы с бантиками до вокзальной проститутки, готовой оперативно сделать вам минет за стакан паленой водки, занимает много времени. Иногда хватает и года. Иногда – меньше. Поверьте, я знаю. Я видела.
Он нашел меня в сомнительном местечке, этаком перевалочном пункте на пути к несуществованию. Я не собиралась долго там задерживаться, я вообще нигде не собиралась задерживаться. Я хотела напиться. Он мне не разрешил. Я заказала еще водки. Он ударил бармена. Я послала его подальше. Он рассмеялся. Он смеялся так весело и задорно, что я не удержалась и улыбнулась в ответ. Отсмеявшись, Он сказал: «Вот что, девочка, пойдем-ка отсюда. Уже поздно и тебе тут не место». Я покорно встала. Я не ожидала от себя такой овечьей покорности, но, видимо, в моем организме, измотанном постоянной пьянкой и непотребным образом жизни, включился механизм самозащиты, по типу того, который заставляет медведей впадать в спячку, а гусей – лететь на юг. Я покорно пошла за первым встречным и, как оказалось, сделала единственно верный шаг, который только и могла сделать в этой жизни.
Он привел меня в свой дом. Хотя это был не совсем дом. Это было место обитания. Там жили люди. Много людей. Мужчины. Все, как на подбор, голубые. Многие – больны СПИДом. Остальные – вирусоносители. Бывшие наркоманы, бомжи, запойные алкоголики и мальчики по вызову. Хотя, когда я освоилась, я с удивлением обнаружила среди них бывших интеллигентов, менеджеров по продажам и даже одного банкира. Бывшего, разумеется.
Он познакомил меня со своим любимым. Чахлым невысоким мужчинкой с куцей китайской растительностью и тощими лодыжками. В придачу к традиционному СПИДу Его любимый был туберкулезником в открытой форме и практически не ходил сам. И еще Его любимый не мог читать, не переносил яркого света и должен был скоро умереть.
Его любимый мне сразу понравился. У него были глаза…такие…настоящие. Голубые. Или серые. А, может, зеленые. Не помню. Глаза жили отдельно от рахитичного тела, они обволакивали, убаюкивали и заставляли смириться с убогостью шкурки их владельца. Когда я смотрела на Его любимого, я видела только эти глаза и это мне нравилось. И я понимала, что заставляет Его часами сидеть рядом со своим любимым, держать его за тонкую, почти невесомую птичью лапку. Я сама сидела рядом с ними, аккуратно штопая старые вещи Его и Его любимого и старалась не дышать. Я искоса смотрела на них, и меня не оставляло ощущение, что я бесстыдно подглядываю в замочную скважину за чужой счастливой жизнью. А они были счастливы, эти изгои. Они были бесстыдно, неприлично, кощунственно счастливы вместе. И я грелась у костра их счастья.
Вы спрашиваете, зачем Ему нужна была я? Я Ему нравилась. Задорный щенок, отчаянно скалящий мелкие зубки, не способные даже прокусить кожу, только поцарапать, я была действительно забавна. Ему нравилась безапелляционность моих суждений, моя стрижка, мой черно-белый взгляд на жизнь и мои острые коленки. Я Его умиляла. И, видимо, была для Него кем-то вроде младшей сестры.
Он никогда не досаждал мне нравоучениями, снисходительно-ласково выслушивал мои пламенные речи в защиту прав меньшинств и позволял мне делать все, что я хочу. За исключением наркотиков и выпивки. Мужиков в привычном понимании слова, как я уже сказала, там не было.
Он писал для меня песни. Он вообще писал песни, но я слышала только те, что были для меня. Песни, которые Он писал для своего любимого, не слышал никто, кроме Его любимого. И это правильно. Песня не должна быть для всех, иначе это не песня. Песня – это то, что один человек думает о другом. То, что Он думал обо мне, вы только что слышали.
За почти год жизни там я видела многое. Люди умирали пачками. Я видела грязь, чувствовала вонь открытых язв, я, наконец, узнала, как пахнут простыни лежачего больного с недержанием, которые не меняли три дня. Как кричат наркоманы во время ломки (наркотики были под строжайшим запретом), как умирают люди. И еще я видела, какие светлые лица у влюбленных людей. Какие у них чистые глаза. Какая забота в каждом слове, жесте. Я узнала, с какой нежностью можно поправлять подушку, сколько любви и ласки в отсчитывании капель лекарства (доктор сказал три раза в день и ни каплей больше), насколько чувственной и волнующей бывает совместная прогулка двух влюбленных, один из которых – в кресле-каталке, а другой – едва ковыляет. Я видела любовь, я купалась в любви в чистом виде, я наслаждалась ею. Мне казалось, что я могу осязать любовь, что я вижу ее в воздухе. И что эта любовь распространяется и на меня. Она меня греет, поднимает и обволакивает мягким коконом, давая силы сидеть сутки напролет у постели умирающего, чистить судна, готовить еду и мыть полы.
Впрочем, я была там не единственной сиделкой. У нас все ухаживали друг за другом. Такой неофициальный профсоюз сестер милосердия. Хотя каких сестер, я была там единственным существом женского пола, но очень скоро я об этом забыла. Мы были не мужчины и женщины, мы все были люди. Мы любили друг друга. Мы все хотели жить и мы боролись за жизнь. И хотя смерть в конечном итоге все равно побеждала, мы все равно были счастливы, что смогли выбить, выцепить, вырвать зубами у нее часы, дни, а иногда и долгие месяцы.
Этот почти год начисто выбил у меня из башки всю дурь. Я забыла, что когда-то я была нервной истеричкой, считавшей свою жизнь конченной, а себя – жалкой неудачницей. Я поняла, как безумно мне повезло. Моя жизнь только начиналась.
Мы хоронили Его любимого в конце февраля. Было темно, снежно и холодно. Бравые ребята-могильщики матерились сквозь зубы и с остервенением долбили мерзлую землю. Он не плакал. Он улыбался. Он знал, что Его любимому теперь хорошо и что Его любимый больше не мучается. И не харкает кровью всю ночь, две ночи, три ночи напролет. Его любимый сейчас смотрит на Него с неба и улыбается. И еще Он понимал, что они скоро встретятся.
Они встретились спустя пять месяцев, в медовый августовский денек, на исходе вечера. Он сказал: «А теперь я иду к нему», закрыл глаза и умер. Я не плакала. Я была счастлива. Очень счастлива за них. Зачем плакать, когда они теперь навсегда вместе?
Я могла бы остаться в общине, меня никто не гнал. Но мне больше нечего было там делать, вы понимаете? Он ушел и оставил меня одну, но не глупую девочку, Он оставил после себя человека. Человека, который видел любовь и видел смерть и знает теперь истинную цену и тому, и другому. И в состоянии объяснить это остальным.
Я нашла себе цель в жизни. Я хожу по барам и пою Его песни. И еще я ищу маленьких дурочек, готовых радостно спустить свою жизнь в унитаз, и привожу их в общину. Я думаю, Он мною доволен. И когда мы встретимся, мне будет что Ему рассказать.
(Опубликовано 10-Feb-04) Отзывы: 3
Ссылка: http://kotlet.net/article.php?story=20040210153716985
Котлеты и Мухи: Начало | Автопилот: следующее!