 |
| ВНИЗ ПО СУХОНЕ |
|
28-Apr-04 20:02
Автор: shir Раздел: Циклы стихов |
|
Анатолию и Марине Ехаловым
НА МАЛЕНЬКОМ ПЛОТУ
Российский исход -
паутинкою рек
вперед: от рассвета к закату...
Наш маленький плот,
словно Ноев Ковчег,
плывет к своему Арарату.
А вечером - дым
по прибрежным борам
и струн перебор на гитаре.
Из Питера - Сим,
из Сокола - Хам,
и прочей твари - по паре.
Из каменных стуж,
из занятых ниш
мы вырвались, как из Потопа.
Библейская глушь.
Заповедная тишь.
А вы говорите: Европа...
Неведомый год,
неведомый век,
неведомый вовсе фарватер.
Наш маленький плот,
словно Ноев Ковчег,
плывет к своему Арарату.
Одиннадцать душ
без ветрил и без крыш
идут незнакомой рекою.
Библейская глушь,
заповедная тишь,
дыханье добра и покоя.
Неспешный поход.
Безмятежный ночлег.
И вновь - от рассвета к закату...
Наш маленький плот,
словно Ноев Ковчег,
плывет к своему Арарату.
УСТЬ-ТОЛШМА
В этой деревне дома заколочены,
Жители двинулись прочь.
Тихо крадется по Вологодчине
Краткая летняя ночь.
Светлыми звездами нежно украшена.
Скрип незакрытых дверей…
В этой деревне луна не погашена
Светом ночных фонарей.
Редкий туман понемногу сгущается.
Мир, не подвластный властям…
Старая женщина мне улыбается –
Рада нежданным гостям.
Думы уснули, заботы растаяли.
- В горницу, мил человек…
В этой деревне меня не облаяли,
А предложили ночлег.
Ночь отступает, кончается, пятится
Боком к болотной воде.
Где же ты, где, городская сумятица?
Мысли тревожные – где?
Трудное, трудное – все забывается
И устремляется прочь…
На Вологодчине тихо кончается
Краткая летняя ночь.
КОЧЕНЬГА
Поклонившись жертвенному камню,
Мы невольный совершили грех
И едва избегли Божьей кары.
Но от бед прикрыла нас руками
Коченьга – деревня на бугре:
Тополя, собаки в конуре,
Изгороди, избы и амбары…
Плот наш, налетевший на топляк,
Жалобно поскрипывал под нами.
Катер сел на сухонскую мель.
Впрочем, неудачи – добрый знак:
Значит, кто-то там, за облаками,
Сжалился над нами, дураками,
И устроил эту карусель.
Коченьга – деревня на бугре.
В имени – речное окончанье.
Жителей – десяток или два.
Огороды, сети во дворе,
Мужиков степенное молчанье.
Лишь порой – скупые замечанья:
Тихие, негромкие слова.
На песке усталые плоты –
Словно умирающие рыбы.
Ветер пробирает до костей.
В подсознанье робкие мечты:
К печке бы, подальше от воды бы –
Наблюдать кроватные изгибы
Под шумок последних новостей.
Но молчат степенно мужики.
Я со вздохом говорю: «Давайте
Костерок пожарче разведем».
Мужики роняют: «От реки
Вы к утру застудитесь. Вставайте.
Мы вам дом откроем. Ночевайте.
Только осторожнее с огнем».
Коченьга – деревня на бугре.
Мы ползем со спальными мешками
По крутой разбитой колее.
Словно устюжане по Югре,
Облака плывут над головами.
И луна огромная над нами
В звездное закована колье.
Вот и дом. Потрескивает печь.
Мы лежим вповалку и болтаем
О добре, о славе, о любви,
О работе, о газете «Речь»
И о том, как много мы теряем,
Представляя жизнь гранитным раем
За экранной плоскостью ТV.
Дом затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я курю и думаю о Боге.
По реке серебряные блестки
К сумрачному тянутся песку.
Старый пес с плешиной на боку
Дремлет у обочины дороги.
На траве – холодная роса.
Сена стог у ветхого забора.
Я забыл, когда в последний раз
Был один. Хотя бы полчаса.
Даже ночью суетливый город
Маленькими звуками распорот,
Выставлен огнями напоказ.
Ну а здесь под небом на заре
В тишине загадочной и древней
Я один под божьею рукой…
Не забыть бы о твоем добре,
Коченьга – деревня на бугре,
Маленькая русская деревня,
Спящая над Сухоной-рекой…
ТОТЬМА
Тотьма. Лето. Храмы-корабли
Медленно плывут сквозь душный вечер
Мимо палисадов и скворечен –
В небеса от суетной земли.
Катит воды Сухона-река.
Все вокруг – движение покоя.
Тополя, склоняясь над рекою,
Листьями цепляют облака.
Городок, сошедший с изразцов,
Помнящий Петра и время оно,
На меня взирает отстраненно –
Как на тень. Лишь каменный Рубцов,
Кутаясь в старинное пальто,
Хитровато смотрит на собрата
По перу: «Ну, что, брат, хреновато?
Все не так, не с теми и не то?
Подожди, еще не пробил час
Робкого предчувствия полета.
Хочешь выпить?» «Что-то неохота.
Лучше поскучаю подле вас».
Тотьма. Лето. Камни мостовой
Остывают медленно, но верно.
Музыка из маленькой таверны –
Как топор над буйной головой:
Ей не плыть вдоль тихих берегов –
Грузно взмыла в небо и повисла.
Нет в ней ни мелодии, ни смысла.
Будто бы писалась для врагов.
Будто в нашей северной глуши
Все – тоска, уныние, усталость,
Будто бы для Тотьмы не сыскалось
Что-нибудь такое, для души.
«Не грусти, - мне говорит Рубцов. –
Этой почвы соль с тобой и плоть мы.
Мы еще с тобой споем для Тотьмы
Песни наших дедов и отцов.
Мы спасем язык своей земли,
Мы забудем импортные речи…»
Тотьма. Лето. Храмы-корабли
Медленно плывут сквозь душный вечер.
ШУЙСКОЕ
Пристань. Куры. Родственные встречи.
Рынок. Занавески из окон…
Впрочем, для народов Междуречья
Шуйское – почти что Вавилон.
Почта. Телеграф. Библиотека.
Клуб. Кафе. Столовая. Пассаж.
И для городского человека,
В общем, впечатляющий пейзаж.
Наш приезд нечаянной наградой
Рухнул на старинное село:
«Ехалов приплыл с агитбригадой!
Сбылось. Подфартило. Повезло».
И пошло, поехало, помчалось,
Завертелось в парке у реки.
Позабыты старость и усталость.
Выдают чечетку каблуки.
Прыгают на челках завитушки,
Шелковые платьица – в разлет.
И летят ехидные частушки
В городской приезжий огород.
И на фоне лихости и матов,
Рвущих в клочья нынешнюю гнусь,
Так смешны попытки демократов
Причесать растрепанную Русь.
Пой, гармонь! Не кисни, балалайка!
Даже в годы горестей и бед
Тройка-Русь - не Польша-Тарантайка
И не Люксембург-Велосипед.
Нам лететь сквозь годы и столетья.
А пока что в северной глуши
Мы по широте своей души
Вместо матов ставим междометья.
Впрочем, маты – это дело третье…
Жарь, Василий! Шуйское, пляши!
ОСТРОВ ДЕДОВ
Шепчут травы, щебечут птахи,
Рыбы плещутся на мели…
Здесь когда-то жили монахи,
А потом монахи ушли.
В тесных кельях просели плахи,
Лезут травы в проем окна.
Здесь когда-то жили монахи,
А теперь живет тишина.
В старину варяги и ляхи
Приходили – грабили, жгли.
Но отстраивались монахи,
А потом куда-то ушли.
И воскресли людские страхи,
Как в языческие времена.
Здесь когда-то жили монахи,
А теперь живет тишина.
У ПЕРЕПРАВЫ
Пала изморозь на травы
в цвет моих седин.
У паромной переправы
я стою один -
инженер, квартиросъемщик,
депутат и проч...
Перекинь меня, паромщик,
через эту ночь.
Там, за сухонским туманом,
почитай, лет пять
на погосте деревянном
спят отец и мать.
Помню - звали: “Где ты, Вовка?
Прилетишь, аль нет?”
Но... загранкомандировка
в город Эрденет.
Но... заботы и проблемы.
Но... сплошные “но”.
Не касался этой темы
я давным-давно.
И пока судьба крутила
жизни жернова,
на родительских могилах
выросла трава,
покосились и осели
скромные кресты...
Эй, паромщик, в самом деле,
что же медлишь ты?
Тишина. Лишь что-то шепчет
Сухона-река,
да от холода все крепче
давит грудь тоска.
Пала изморозь на травы.
Сыро и темно.
Здесь паромной переправы
нет давным-давно.
ЗА ПОЛДАРСОЙ
За Полдарсой - лишь скалы да тайга
нависли над петляющей рекою.
Все уже даль, все выше берега,
все глубже ощущение покоя.
Почти Сибирь. Лишь церковь у реки
архитектуры явно не сибирской,
да возле плеса бродят рыбаки
наружности совсем не богатырской.
От Полдарсы до Устюга - пустяк:
ноль целых хрен десятых километров,
особенно при наших скоростях,
дарованных плотам попутным ветром.
Еще чуть-чуть - и подойдет к концу
до ужаса случайная прогулка,
и я скажу “привет” Череповцу,
добравшись до знакомого проулка.
И Полдарса растает, как мираж,
Великий Устюг скроется в тумане,
и жизнь меня возьмет на абардаж,
свернет в дугу и крючьями поранит.
Ну а пока среди тайги и скал
я чувствую себя в своей тарелке,
как будто бы чего-то отыскал
в до ужаса случайной переделке.
Как будто самодельные плоты
за десять дней безумного похода
меня спасли от лжи и суеты
футбольно-наркотического года.
Как будто жизнь - блестящая фольга,
накрывшее все злое, городское...
Все уже даль, все выше берега,
все глубже ощущение покоя...
ВЕЛИКИЙ УСТЮГ
Плоты разобраны на части,
а впереди - пивной ларек:
урбанистическое счастье
с “удобствами” наискосок.
Ах, как привычно и игриво,
минуя быстро наши рты,
бежит остуженное пиво
в пустые наши животы.
Сверкает сухонское устье
в объятьях Северной Двины.
Привет тебе, Великий Устюг,
край современной старины!
Мы от поэзии до прозы
спускались целых 10 дней.
Привет, жилище Дед Мороза,
плац для языческих коней!
Былых времен былые храмы
устало смотрят в небеса.
А рядом денежные хамы
творят иные чудеса.
Там, где когда-то шли дружины
в Сибирь, на Север, на Югру,
теперь отели, магазины
шумят на сухонском яру.
Там, где причаливали струги -
посланцы радостных вестей,
теперь московские “подруги”
встречают импортных гостей.
А мы - заезжие варяги -
сидим и пьем на берегу.
Течет пивко из нашей фляги
назло столичному врагу.
Горланят сытые вороны,
прохлада веет от реки.
- За Русский Север, плотогоны!
- За Мать-Россию, мужики!
Нас не сломить тоской и грустью,
богатством, комплексом вины...
Сияет сухонское устье
в объятьях Северной Двины.
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Поляк - 28-Apr-04 22:04 |
даже завидки берут. Я бы тоже так прокатился. В качестве Иафета. А ежели с парой - то и рядовой тварью ;)
-----
С уважением, Михаил "Поляк" Пучковский-> |
|
|
|
