 |
| Джеймс Мик. Иван IV |
|
26-Nov-05 23:22
Автор: Slav Раздел: Переводы |
|
Джеймс Мик, Иван Грозный
(Рецензия на монографию Изабел де Мадариага «Иван Грозный: первый царь России» Yale 2005; ISBN 0-300-09757-3)
Оригинал опубликован в «Лондонском книжном обозрении» от 01.12.2005 (London Review of Books Vol. 27, №23)
[перевод с английского с незначительными сокращениями]
Портрет царя Ивана IV на супер-облжке книги Изабел де Мадариага подобен портретам в газетах, которые часто обрезаются из экономии места, показывая лишь главные черты лица: скорбные коричневые глаза, длинный, слегка крючковатый нос, маленький пухлый рот, гнездящийся в черно-серебянных завитках бороды. На внутренней стороне – подпись: «Царь Иван IV». Но это не он. Этот портрет – не портрет безумца, кровожадного убийцы, неудачника, правившего Россией на протяжении 37 лет, с 1547 по 1584 г.г. «Не существует ни одного подлинного портрета царя.» – пишет И.М. – «Все воспроизводимые в книгах – лишь плод воображения.»
Это наблюдение, вынесенное в предисловие, характерно для сурового стиля И.М. в обращении с предметом ее исследования, о котором известно очень немного достоверного. С одной стороны, она постоянно напоминает нам, что большая часть дошедших до нас сведений о Иване Грозном сомнительна, а с другой – пытается в рамках четкой хронологии анализировать жизни этого царя. Такой подход несколько обескураживает. Это подобно тому, как если бы художник, нанося одной рукой четкий рисунок тушью, другой – немедленно размывал бы линии мокрой губкой; и четкие, и размытые линии равнозначно оправданны, но легкости восприятия текста это не способствует.
И.М. пишет: «согласно одним источникам у царя были маленькие глаза, согласно другим – большие». Она постоянно использует «кажется», «возможно», «может быть», «наверно», «почти несомненно» с тем, чтобы обозначить свои догадки. Что касается подробностей ивановых зверств, тут И.М. часто довольно застенчива, а там, где она все-таки описывает кровавую сцену, имеет обыкновение тут же усомняться в исторической достоверности описываемого, напоминая нам, что автор-источник – иностранец, стремящийся либо выставить врага собственного монарха в неприглядном свете, либо сгущающий краски в погоне за прибыльным тиражом. Даже те, драгоценные для любого, кто изучает русскую историю XVI века, факты, достоверность которых не вызывает сомнений, приобретают в ее изложении некую туманную двоякость.
Например, в 1578 г. Иван инициировал карательный поход на район Москвы, где проживали в основном немцы и выходцы из Ливонии (ныне Латвия и Эстония). Очевидец этого события, антверпенец Иоган Бох, сам находившийся под личным покровительством царя, свидетельствует, что людей избивали, раздевали, грабили. Много лет спустя, французский наемник записывает ту же историю со слов другого очевидца. Протестантский пастор, знавший Россию при Иване, хотя сам и не был свидетелем погрома в Немецкой Слободе, тем не менее записывает, что ивановы приспешники насилуют московских женщин, а если те оказывают сопротивление, то по приговору царя их избивают, вырывают им языки и ногти, сажают на раскаленный докрасна чугунный кол. Англичанин Джером Хорзи, знавший Ивана и его окружение, к чьим свидетельствам И.М. относится с неизменным скептицизмом, записывает, что тысяче стрельцов было приказано изнасиловать женщин Слободы.
Нам достоверно неизвестно был ли Иван грамотен, или брился ли он вопреки церковному запрету. Не сохранилось ни одного подлинника царских писем и указов. Наши представления о личности Ивана в большинстве своем основаны на свидетельствах лишь четырех современников: Альберта Шлихтинга, Йохана Таубе, Эйларда Крузе и князя Андрея Курбского. Лишь один из них – русский, и тот бежал из России в середине правления Ивана.
В XVI в. плотная пелена неясностнй между Россией и Западом была сродни той, что отделяет нас сегодня от России 450-летней давности. Это неплохо иллюстрирует следующий эпизод: когда в 1581 г. папский посол удостоился высочайшей аудиенции, среди прочих при нем был и подарок жене Ивана – Настасье. Ватикану было невдомек, что к тому моменту Настасьи вот уже как 21 год не было в живых, а царь был женат по седьмому разу.
Помимо туманности изложения в документах относящихся к тому времени – каковая туманность лишь сгущается имеющимися подозрениеями, что летописи были «отредактированы» по указанию самого царя – росиийские и советские историки также приложили руку к искажению фактов. И.М. выдвигает идею, согласно которой сравнительно поздно начатое русскими изучение собственной истории, в начале 19 в., изначально подверглось серьезному влиянию немецкой философии Романтизма, помимо того, неблагоприятно сказался на нем и «исторический комплекс неполноценности» русских, основанный на ощущении ими того, что там, где дело касалось создания общественных институтов, представляющих интересы хотя бы крупных землевладельцев, не говоря уже о клире, посадских или крестьянстве, Россия намного отстала от Западной Европы.
Из скудных документальных данных о правлении Ивана русские и советские историки по крохам выуживали признаки демократии. Им чудились признаки то Магна-карты, то английского парламентаризма, то Этат-женераль. Доказательств этому, по заявлению И.М., не существует. Социальных классов тогда в России не было, аристократия была, но не имела наследных прав участия в управлении государством, не было и «реформ» со стороны Ивана, а лишь акции и их последствия.
Правление Ивана не укладывалось и в марксистскую модель прогрессирующей классовой борьбы, в которую его пытались запихнуть советские историки. Равно как и доводы оправдывающие жестокость и массовый террор во имя создания единого, сильного государства, способного защитить себя от внешних врагов – позиция, которую Сталин, большой поклонник Ивана, всячески культивировал. Иван разделил общество надвое, подталкивая одну сторону, которую сам и возглавлял, на физическое уничтожение, разграбление и полное разрушение другой. Потребуется основательное количество передергиваний и уловок для того, чтобы представить это борьбой во имя объединения, даже в том случае, если бы таковое объединение и последовало на самом деле, чего, как известно, не случилось.
Современные Ивану европейские монархи так и не осознали всей политической и религиозной значимости провозглашения его царем, а не Великим князем – титул носимый его предшественниками. Это был не просто некий варварский, полуазиатский курьез, но декларация наследного права выступать в роли защитника православной веры на восточных территориях римской империи после падения Константинополя. «Царь» – есть русифицированное «цезарь», тогда как Константинополь в России был известен как Царьград.
Даже эпитет «грозный» [устоявшееся английское «Terrible» скорее имеет значение «ужасный; наводящий ужас» нежели «суровый», каковое значение ближе русскому «грозный»; Прим. Пер.] звучал вероятно тогда по-иному. Не далее как в 1940 г. так еще называли корабли британского ВМФ, а в русском языке это слово имеет в равной степени как положительный, так и отрицательный подтекст. Способность вселять ужас в врагов России представлялась желательным качеством лидера. Тогда, как и сейчас, часть русских была готова восхищаться лидером, наводившим страх на бузотерев, преступников и прочий бросовый элемент, - при условии, что наказуемые находились на безопасном расстоянии. Северокавказский форт Грозный был назван так русскими с умыслом: предполагалось, что это будет вселять ужас в чеченцев.
Слабой стороной представленного портрета является то, что И.М. избегает оценки сексуального поведения Ивана, и характера его продолжительных отношений с Федором Басмановым, завершившихся казнью Басманова, после того, как он был принужден убить собственного отца. В более радужные времена царь обварил и заколол насмерть князя, который, по словам Басманова, дразнил его намеками на гомосексуальные связи с царем. И.М. уделяет немало внимания косвенным доказательствам того, что Иван был по-настоящему влюблен в свою первую жену, или того, что его склонность протыкать подданных посохом развилась под влиянием предания о Владе Дракуле, однако увиливает от обсуждения сексуальной ориентации царя с помощью вызывающей изумление, дикой сноски: «Нет смысла обсуждать – был ли Иван гомосексуален, или не был. Разумеется, он был бисексуален, и тут нет ничего удивительного: принято считать, что русские вообще пристратны к содомии.» Кем это принято? и что вообще имелось тут в виду? – об этом И.М. не распространяется.
Заключительная оценка, данная Ивану, сродни той, которую дал ему почтенный русский критик XIX в. Виссарион Белинский, назвавший царя «падшим ангелом». Однако, если Белинский напирает на ангельскую сущность, то И.М, как и самый яростный критик-современник царя Курбский, переносит акцент на факт падения, и предшествовавшую духовную заносчивость. В ее описании Иван предстает человеком, который настолько зациклился на своем божественном праве на абсолютную власть, что совершенно забыл о непреодолимости последнего барьера на пути к божественной сущности.
Ни разу не побывав в Лондоне, Иван, тем не менее, был там известен, и несколько удивительно, что, помимо возможных намеков вскользь в «Зимней сказке» и «Тамерлане», никто из драматургов этого периода не обратил на него внимания; двоюродный брат Марлоу был завязан в торговле с Россией, тогда как смерть Ивана совпала с началом карьеры Шекспира.
Несложно догадаться с какой сцены Шекспир начал бы эту трагедию: триумфальное возвращение 22-летнего царя в Москву в 1552 г. после взятия Казани – татарской крепости, падение которой явилось решительной иллюстрацией того, что и так на протяжении уже долгого времени было фактом – независимости России от монгольских правителей. Иван, религиозный до мозга костей, празднует исполнение своего христианского долга – поражение мусульман. Ликующие толпы целуют царю руки и припадают к его стопам. В этот момент приходит весть о том, что жена царя разрешилась первенцом, которого нарекают Димитрием. Иван благодорит войско и обещает быть примерным правителем.
Финал трагедии мог бы разыграться три десятилетия спустя, когда, убив в припадке гнева собственного сына – единственного потенциального наследника, царь погружается в пучину безумия. На этом пьеса может и закончиться. Однако к этому моменту на сцене будет пролито столько крови, что при каждом малейшем шаге актера она будет фонтанчиками взбрызгивать из-промеж досок. Даже драматург-якобинец мог бы поскользнуться на такой сцене. За годы своего правления Иван сумел объединить в себе кровожадные амбиции Макбета, недальновидность Лира и способность Отелло верить наветам на тех, кого он любил и кому доверял.
В реальности же легкость, с которой Иван относился к смерти и мучениям других, присутствовала в его характере задолга до Казани. Еще ребенком он развлекался тем, что выбрасывал из окон отцовских палат домашних животных, наблюдая за их гибелью. В возрасте 13-ти лет он отдал приказ забить до смерти одного из потенциальных конкурентов в борьбе за престол; есть свидетельства, что незадолго до своей коронации в 1547 г. он казнил перед строем двух бояр; в том же году 75 жителей Пскова, пришедшие в Москву просить защиты от произвола местных властей, были обварены кипящим вином, после чего приговорены к сдиранию кожи. Псковичей спасло лишь то, что внимание страдающего неспособностью сконцентрироваться на чем-то одном царя-тинейджера отвлек занимательный и довольно шумный инцидент, случившийся в этот момент с самым большим колоколом Москвы.
В монографии регулярно встречаются напоминания о том, что на раннем этапе своего исторического развития современная Европа была суровой средой. Нет сомнений, что в раннем отрочестве Ивану и его семье приходилось постоянно бороться с могучим боярством, и не за контроль над государством, а за элементарное физическое выживание. И.М. уподобляет ситуацию Ивана той, в которой находился Эдуард IV, будучи окруженный амбициозными английскими «боярами»: «Возможно, Эдвард и был привязан к одному, или к обоим своим дядьям; тем не менее, смертные приговоры им он подписал ничтоже сумняшеся». Предлагается аргумент: если бы по достижении власти Иван перестал потакать своим жестоким тенденциям, он мог бы войти в историю как великий, любимый народом лидер.
Похоже, что на новый уровень развития параноидальные тенденции и пристрастие Ивана к жестокости вышли в результате трех событий. Первое из них – московский пожар 1547 г., в результате которого погибли тысячи людей и были уничтожены тысячи строений. Зверства обезумевшей толпы москвичей, ищущей козлов отпущения (в храме, на глазах у Патриарха, они забили камнями до смерти царева дядю, и требовали казни бабки царя, которую считали ведьмой), должны были усилить страх Ивана перед соотечественниками. Вторым событием стала серьезная болезнь, перенесенная Иваном в 1553 г. Ничто не разжигет подозрений и предупредительных реваншистских акций так, как ситуация, в которой монарх поравляется от болезни после того, как приближенные публично высказывались о его возможной скорой смерти. И наконец, в 1560 г. умирает Настасья. Иван был уверен, что ее отравили его враги. Доказательств отравления нет, но именно с этого момента царь теряет последние остатки сдержанности.
Основным политическим индикатором того, что разум царя «пошел в разнос», а также движущей силой его самых жутких зверств, стало разделение России в 1564 г. на две части: часть принадлежащая эксклюзивно царю, которую он назвал Опричниной, т.е. отдельной частью, и другая, контроль за которой, теоритически, предоставлялся боярству. Иван весьма демонстративно самоудалился от повседневных забот по управлению государством, перенеся свой двор, казну, отборный военный и административный аппарат в Александровскую слободу, – ныне г. Александров, в семидесяти милях к северо-востоку от Москвы, – откуда и выдвигал свои требования. Он настаивал на том, чтобы его паранойя была узаконена, требуя формального провозглашения тираном, то есть права наказывать кого угодно, когда угодно, и каким угодно способом, без какой-либо оглядки на закон и обычай. Для финансового обеспечения нового режима им был введен новый, большой налог. Для захвата земель, объявленных частью Опричнины, и для изгнания или убийства прежних владельцев, царь создал особое вооруженное формирование – опричников. Эти опортунисты, бандиты в законе, одетые в черную форму и с пристегнутыми к седлам собачьими головами, носились по стране, и, невзирая на сословие, изгоняли семьи из родовых имений, убивали и насиловали безнаказанно. Курбский назвал их «исчадьями тьмы».
Тем временем Иван занимался все более расширяющейся чисткой собственного окружения и поиском изменников. Один князь был повешен вместе с пятьюдесятью из своих вассалов, другой – Семен Лобанов-Ростовский – был схвачен и убит, тело его было обезглавлено и утоплено в проруби, а голова послана царю. Члены схода, собравшегося в Москве в 1566 г., чтобы обсудить мирный договор с Польско-Литовским княжеством, наивно решили воспользоваться моментом, попросить у Ивана отмены Опричнины. Это дало толчок новым зверствам: трое членов схода были немедленно казнены, а двести – биты кнутами на улицах. Среди окружения Митрополита одним вырывали языки, других чертвертовали или сдирали с них кожу заживо. На протяжении последующих лет участники этого схода, а также их родные и друзья, систаматически отлавливались и предавались смерти.
Самая страшная месть была уготована знатному боярину Ивану Федорову, который в открытую критиковал создание Опричнины. В 1568 г. он был призван в тронную палату царя; Иван приказал ему облачится в царские одежды, сесть на трон, взять в руки царский скипетр, а сам встал перед ним на колени, посоветовав боярину «ценить момент», после чего нанес ему несколько ударов кинжалом в сердце. Охрана добила Федорова. Его тело было проволочено по улицам Москвы, все его окружение было утоплено, все мужчины, женщины и дети, населявшие его имения, были убиты. Не в первый и не в последний раз некоторые женщины были повешены на воротах собственных домов. На следующий год Иван заставил двоюродного брата Федорова, Василия, вместе с женой и девятилетней дочерью выпить яд в своем присутствии. По приказу царя, прежде чем тот успел проклясь его, смещенный Митрополит был удавлен. Иван разграбил Тверь и Новгород, пытая и казня тысячи горожан, которых он подозревал в измене; их тела были также утоплены в прорубях.
Настоящим апофеозом зверств стало 25 июля 1570 г. В этот день на подмосковном лугу Иван организовал нечто вроде принародного фестиваля садизма. Триста стариков благородного рождения, некоторые и так уже на последнем издыхании, многие сопровождаемые женами и детьми, ползали на коленях, либо их волокли перед царем. Иван наблюдал за этим из седла, одетый в черное, держа в руках секиру и лук. Первой жертвой стал Иван Висковатый, бывший царский чиновник высокого ранга: он был растянут между двух кольев и изрезан на кусочки, начаиная с носа. Вторая жертва была убита медленно – попеременным окачиванием ледяной водой и кипятком. Дальше продолжалось в том же духе. В тот день было применено около ста различных способов казни. Иван собственноручно проткнул копьем и 16 раз ударил ножом хромого старика, после чего тот был обезглавлен. Один из опричников отрубил голову боярину, его жене и двум детям, и положил их тела к ивановым ногам. Этот палач носил княжеский титул.
Восхищение, с которым Сталин относился к Ивану, и которое нашло свое отражение в работах советских историков-подхалимов, хорошо известно всем. Также известно с каким энтузиазмом он встретил первую часть картины Эйзенштейна, где Иван представлен суровым но справедливым борцом-реформатором, и как недоволен был ее второй частью, в которой царь теряет рассудок. Правления этих двух тиранов печально перекликаются через четыре века, отделяющие их друг от друга. Оба полагали себя превыше человеческих законов; оба потеряли способность делать различие между самовлюбленность и интересами страны, которую они якобы защищали; оба извлекли для себя выгоды из культуры доносительства, когда люди предают своих родных и близких с тем чтобы отвести удар от себя, либо с целью завладеть имуществом. Оба расширили свои владения, однако оказались неспособными обеспечить процветание новых земель. Оба препятствовали гуманитарному обмену с Западом. Оба ослабили свои армии чистками, а затем, столкнувшись с последствиями собственных действий, проявили трусость: Сталин после гитлеровского вторжения в 1941 г., Иван в 1571 г., когда он отдал Москву на разграбление крымским татарам. Чтобы решить ими же созданные экономические проблемы оба прибегли к рабскому труду: Сталин – организовав целую систему трудовых лагерей, Иван – введя зачатки крепостничества.
В обоих случаях честолюбие проявилось в стремлении предстать авторитетами в чуждых им сферах: в случае Сталина – искусство и, в особенности, литература; Иван – в религиозной сфере. Царь провел много времени в монастырях, в паломничествах, за молитвой и покаянием, чему предшествовали, и за чем неизменно следовали, новые зверства; с иностранцами он рассуждал о достоинствах православия и о лютеранстве и католицизме, которые почитал за ереси; вместе со своими «исчадьями тьмы» он осуществлял пьяные, оргаистичные, садистские инсцинировки монастырской жизни; письма его пестрят библейскими цитатами. Похоже, он разделял человечество на две части: на тех, кто подчинил себя воле Божьей, и на всех остальных, которых он называл «псами». Для Ивана существовали лишь святые и псы, и ничего между этими двумя категориями.
Создание Человеком Бога оказалось палкой о двух концах. С одной стороны –
это позволило поставить Высшую власть туда, куда ни одному смертоному до нее не дотянуться, и напоминало каждому верующему монарху, что существует власть превыше его собственной; с другой стороны – это дало возможность царю ощущать себя неподдиненным никаким земным законам, неподответственным никому за исключением Бога. Русские в то время прекрасно осознавали эту двойственность. Многие из ивановых жертв, умирая, заверяли друг друга и самого царя, что в день Страшного суда он будет наказан. Возможно, что царь просто был безумен – в одном из писем Иван говорит о своем «умственном расстройстве». Однако, была в нем и некая извращенная набожность. Де Мадариага считает, что пытая, он убеждал себя в том, что этим он спасает остальных своих подданых от мук загробных.
«Он видел в себе сочетание человеческого с божественным, что дало ему право очищать мир от греха, используя насилие как орудие божества.»
В письме к князю Курбскому – одному из немногих, кому удалось спастись от царского гнева, найдя убежище за границей, – Иван отождествляет себя с божественной карой. Тон его – удивленный: «Если ты так религиозен,» - пишет Иван, - «то почему же ты не можешь подвигнуть себя на то, чтобы принять от меня муки?»
[Лондон. 2005]
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Поляк - 26-Nov-05 23:22 |
| (подпись) -> |
| |
| Автор: Поляк - 28-Nov-05 01:02 |
странно он оборвал свою рецензию - цитатой, содержащей риторический вопрос. Такое впечатление, что на полуслове. А рецензия - интересная. Оригинальная монография, видимо, тоже не без этого :)
-----
С уважением, Михаил "Поляк" Пучковский-> |
|
|
|
