Пустое зеркало (ч. 1)

Автор: Сергей Еремин (Еремин Сергей Олегович)


ПУСТОЕ ЗЕРКАЛО
Совершенно не казалось мне странным то, что я смотрел не на неё, а на отражение в зеркале. Какая мне, в принципе, разница? Я привык. Примерно половину визуальной информации я получаю от различных зеркал, а с людьми так вообще стараюсь общаться исключительно посредством отражений. Так безопаснее. А её это почему-то раздражало. Даже очень раздражало.
-Почему ты не хочешь посмотреть мне в глаза? – с каким-то истеричным повизгиванием выкрикивала она, - боишься?
Ах, глупая девочка. Нет, конечно, не боюсь, просто не хочу. На самом деле вслух я этого не сказал, зачем обострять и без того напряжённую ситуацию? А впрочем, даже забавно получается, она у меня дома и ко мне же предъявляет нешуточные претензии. За те полчаса, пока я молчу, как только она меня не называла. Не буду я говорить, как – стыдно.
-Ты постоянно либо лежишь на диване, либо… - она запнулась, потому что не было никакого «либо», я и впрямь, находясь дома, постоянно лежу на диване. Это сейчас я сижу, с интересом глядя в зеркало. Зеркало в серванте. Между двумя чудом уцелевшими хрустальными бокалами гневно двигался её рот. Голос шёл из-за моей спины навстречу рту, и это напоминало чем-то кинотеатр с навороченным звуком, идущим со всех сторон. Я даже заслушался, честное слово.
-…жрёшь! – выпалила она.
Ну, вот это совсем по-детски. Дома я почти не ем, только молоко пью. Без молока мне никак нельзя – работа вредная. А чтобы жрать… Я так представляю, жрать – это запихивать в себя пищу огромными количествами обеими руками и ещё и громко чавкать при том.
А в зеркале она очень даже ничего, несмотря на то, что орёт на меня. Кожа гладкая, волосы уложены. На щёчках румянец. Губки розовые, подвижные. Я невольно залюбовался. Не понимаю я того анекдота про гинеколога на пляже, помните? Ну, приходишь ты на пляж, а там станки, станки… Это он так токарю говорил. По-моему, если любишь свою работу, то будешь получать удовольствие даже от напоминаний о ней. Например, от зеркал.
-Повернись немедленно и посмотри на меня! – рук я её не вижу, но точно знаю, что сейчас они в позиции «на поясе». Это у неё самая гневная позиция, наверное. Здорово же я её достал. Только вот чем?
-Я тебя вижу, - отвечаю. Первые слова за тридцать с лишним минут.
-Ты. Сидишь. Ко мне. Спиной! – ишь ты, чётко и с расстановочкой, а то я не знаю, что спиной, но как ей объяснить, что разницы никакой нет. И нужно ли ей это объяснять? Да и можно ли?
-Ну ты и дерьмо, - губы презрительно скривились. Ну никакой фантазии! Хоть бы что-нибудь новенькое. Ну почему, почему они все как будто зациклились на этом слове?
-Я ухожу!
Они все так говорят рано или поздно. И уходят. А я остаюсь один, остаюсь один, остаюсь один… Я переживаю, мне больно, мне плохо. Всё плохое во мне я вымещаю на очередной рюмке, тарелке, чашке, очередном хрустальном бокале. В доме почти не осталось посуды.
Её отражение дёрнулось и исчезло, остались только подтверждающие её существование звуки за спиной. Шаги. Гулкая пустота лестницы. Напоследок она всё-таки пытается быть оригинальной, но получается это зло и не совсем искренне. Обиду, презрение, гордость, - словом всё, что не хочет уносить из нашей совместной жизни в свою отдельную, выплёскивает словами, которые считает наиболее для меня тяжёлыми и нежелательными:
-Алиса не могла пройти через зеркало, и ты прекрасно об этом знаешь, - дверь хлопнула. Её существование в моём мире закончилось.
Алиса не могла пройти через зеркало, и я прекрасно об этом знаю. К сожалению. Не будь этого знания, работа моя имела бы смысл. А так… Я встал, подошёл к серванту, открыл стеклянные дверцы. Зеркало. Сколько мистических историй связано с зеркалами? Тот, который за стеклом, смотрел на меня заинтересованно, слегка наклонив голову. Я протянул руку, задел один из бокалов. Другой я повторил мои движения с глумливой педантичностью, мне показалось, что он даже ухмыльнулся краешком рта. Специально их обучают, что ли? Я пытался найти в его движениях хоть какое-то несоответствие, но увы, всё тщетно – он синхронен до беспощадности. Даже мысли его текут вровень с моими. Мы тянем друг к другу руки, наши пальцы соприкасаются, но между ними стекло и поэтому вместо живого тепла пальцы ощущают лёгкую прохладу. Алиса не могла пройти через зеркало, потому что с другой стороны другая Алиса с тем же усилием давила на стеклянную перегородку. И ни одна, ни другая не могли пробиться в своё зазеркалье, удерживаемые двойником.
Карел рассказывал как-то о «пустых» зеркалах, говорил, что видел даже одно такое много лет назад. Вроде бы кто-то вошёл тогда в это зеркало, но поведать об увиденном там так и не смог, потому что никогда больше не вернулся. Карел. Надо ему позвонить. Быстрый набор номера, четвёртая кнопка, нажать и держать.
-Вас слушают.
-Карел? – спрашивать, вообще-то, смысла не было, кроме него ответить никто не мог, тем более таким вот образом, - Карел, мне плохо. И я умираю.
-Ушла? – и всё-то он про меня знал.
-Ушла, - я почувствовал, что готов уже заплакать, так мне было хреново.
-Двадцать минут проживёшь?
-Карел! Я никому, никому не нужен! – я говорил совершенно искренне, я действительно думал, что никому не нужен и считал это трагедией.
-Проживёшь, - утвердительно произнёс он и отключился.
Я со стоном опустился обратно на диван. Вот уж кто не уйдёт, не предаст. Вот кто обогреет в холода, приютит в трудную минуту. Я откинулся на спину и стал смотреть в потолок. Сколько я так пролежал, не могу сказать, наверное, долго. А может и не очень. Времени больше не было рядом со мной. Был потолок, был диван, была обида, почти что детская, на ушедшую от меня женщину. Возможно, где-то недалеко от этого был один из многочисленных я. А вот времени не было. Из обречённого безвременья я выпал от звука хлопнувшей двери. Ну да, даже дверь не потрудилась закрыть.
-Одно я могу сказать с определённостью уже сейчас: тебе несказанно повезло – на этот раз замок менять не придётся, - Карел держал в руке связку ключей.
-А, всё равно, - простонал я. Мне действительно было очень плохо. Какой бы бесчувственной сволочью не называли меня покинувшие мой дом женщины, каждую разлуку я переживал, как самую серьёзную трагедию всей моей жизни.
Карел прошёл в комнату, позвякивая ключами, как колокольчиком и кривляясь:
-В Багдаде всё спокойно, в Багдаде всё спокойно…
Я скосил глаза. Ну да, так и есть, он даже не разулся. И где, интересно он покупает эти ужасные кеды? Или у него дома склад с советских времён? Кеды и впрямь замечательные: тёмно-синие, с красной подошвой и с красными же резиновыми мячиками по бокам. У меня такие были классе в первом, наверное. Над кедами нависала бахрома каких-то антикварных штанов - предполагалось, вероятно, что лет двести назад это были вполне приличные джинсы – с весёленькими заплатками в виде ромашек, бабочек и божьих коровок. Небольшой, но довольно круглый животик был обтянут застиранной тельняшкой, поверх которой красовалась чуть не до белизны выцветшая стройотрядовская куртка с множеством нашивок. На воротнике куртки свободно лежали длинные, с заметной сединой, волосы. На голове Карела, венчая и без того довольно экзотичный наряд, красовалась засаленная тюбетейка.
-В Багдаде всё спокойно, - пропел он.
Ну почему один вид его действует на меня так умиротворяюще? И, скорее для порядка, чем от насущной необходимости, я напомнил:
-Карел, мне плохо, ты не забыл? И я никому не нужен.
-Минутку, - он исчез в коридоре, чем-то там пошуршал, позвенел и появился уже с литровой бутылью водки в одной руке и палкой копчёной колбасы в другой, - за это следует выпить!
-За что? За то, что я никому не нужен?
-За то, что ты наконец-то это понял, - он залез в сервант, ухмыльнулся довольно, - не разбил ещё, - с нежностью даже не сказал, проворковал. Карел легко подхватил бокалы за тощие ножки, обернулся.
В ходе распития вышеупомянутой водки выяснилось, что в мире вообще никто никому не нужен. Карел поведал о том, подозрительно осматривая комнату на предмет возможных подслушников.
-Тсс, - сказал он, - это страшная тайна и пришло время тебе её узнать. Видишь ли, каждый человек с детства в силу воспитания, накапливаемых знаний и некоторых личных свойств, моделирует в своём сознании некие идеальные образы. Мать, жена, друг, дочь, сын. Да и мало ли ещё какие. Так вот, эти идеальные, безупречные создания живут только лишь у него в голове. Ладно, с родителями не совсем так, но схема соблюдается. Да ты наливай, наливай. Заметь, ты не вступаешь в отношения, неважно какие, с кем попало! Ты выбираешь человека, который по каким-то причинам тебе приятен. А почему? А потому, что образы этих людей уже жили в твоей голове. Ты с ними сроднился, сросся. Но не хватало им долгое время материального воплощения. А поскольку ты с ними сросся, то уже довольно явственно представлял себе, как будет выглядеть тот или иной идеал, живущий у тебя в сознании. Вот и старался находить внешности, наиболее близкие к тому, что ты себе напридумывал.
-Э, Карел, погоди, - я не совсем понимал, к чему он клонит, что за люди в моей голове и почему я должен подбирать для них внешность. Ну даже хотя бы и так, как объяснить тогда, что женщины с завидным постоянством покидают мой дом?
-Погоди, а как же вот эта, которая ушла? Ведь если она – идеал, она должна была остаться.
-А вот здесь ещё одна страшная тайна! Дело в том, что идеальный образ самого себя в собственном мозгу далеко не всегда совпадает с идеальным образом тебя в мозгу кого-то ещё. И вот когда этот конфликт проявляется, а проявляется он при выявлении у материализованной идеальной модели личностных качеств, с идеалом не совпадающих, люди ссорятся. И расстаются. Так что ты не умираешь, а всего-навсего столкнулся с человеком, в данном случае с женщиной, с идеалом которой не совпал. И она, судя по всему, не совпала с твоим идеалом. Понял теперь?
-Понял, давай выпьем за идеалы? – бокалы уже были наполнены.
-Давай, - произнёс Карел, ухватил бокалью лапку, но не удержал. Бокал опрокинулся на табурет, используемый нами в качестве стола, выплёскивая из себя водку, отчаянно звякнул и, медленно переворачиваясь в воздухе, полетел на пол.
…босиком по осколкам, босиком по оскалкам, по смолотым зубам бешенных бездомных собак, по вспоротым зеркалам. Выхода из лабиринта нет, это миф, придуманный такими, как Карел, для таких, как я. Я ищу. Я ищу пустое зеркало! В нём не должно быть отражений, в нём не должно быть второго меня. Да только ладони мои натыкаются на многие руки многочисленных я. Мы давим, давим стекло навстречу друг другу и не можем пробиться. На втором часу работы я начинаю кричать. Я начинаю КРИЧАТЬ! Их сотни, тысячи и который из них настоящий, уже непонятно. После трёх часов я обливаюсь потом и не кричу, а тихо подвываю и они вместе со мной. Мы хором воем на зеркала, сквозь которые не пройти. Четыре часа. Я не ищу уже никаких зеркал, никаких пустот. Мне всё равно. Я играю со своими отражениями в «ладушки». Хлоп-хлоп. Четыре с половиной часа. Я начинаю бить ногами в зеркальный пол. Раз, два, шире шаг. Мы идём строем, как образцовый пионерский отряд. Мы горланим речёвки что есть силы. Нас всё больше и больше. Мы одеты одинаково, а впереди знаменосец! У него в руках развевается огромное полотнище, фиолетовый флаг. Он оборачивается и подмигивает мне. Давай, мол, твёрже шаг!
-Карел! – кричу я, - Карел, есть! Знамя! – и вытягиваю руку в сторону знаменосца.
У меня кружится голова, меня тошнит. Я падаю на пол и шепчу:
-Знамя, Карел, знамя.

Кто-то льёт мне на лицо воду. Спасибо. Мне лучше, правда, лучше. Но я должен отдохнуть, я устал.

Парень из филиала выбросился из окна. Перед этим он позвонил Карелу и сказал, что нашёл пустое зеркало. Наш отдел был поднят по тревоге. Но когда мы приехали на место, всё, что мы увидели, это была милицейская машина и прикрытое чёрной плёнкой тело. Карел стоял рядом и молчал. Теперь он был одет совсем по-другому: строгий костюм, белая сорочка, галстук. Как и подобает директору солидного учреждения. Да, всё верно, сейчас нам нужен именно этакий вот начальник, серьёзный и молчаливый, а не хиппи переросток, каким он бывает, когда кому-то из нас требуется просто поговорить, пожаловаться на жизнь. Нас семеро, смотрящих в зеркала. Для чего мы это делаем? Я не знаю, может, Карел? Хотя вряд ли. Наверняка есть и над ним начальство, а над тем ещё.
-Карел, а он действительно нашёл? – спросил я.
-Нашёл, да не удержал. Пойдём, - он быстро зашагал к подъезду.
Обычный подъезд. Стены на лестнице, разрисованные разноцветными маркерами, двери. Разные двери. Железные, окультуренные деревом, выделяющиеся среди прочих, как выделялся бы директорский мерседес среди «москвичей» и «жигулёнков» каких-нибудь заводчан советских времён. Двери, обитые дерматином, с претензией на дизайнерскую мысль. Двери стандартные, оргалитовые, с обязательными глазками и жестяными номерами. За одной из таких и был наш филиал. Обычная квартира. Только человека, жившего в ней, уже не было. Было тело, покрытое чёрной плёнкой и лениво охраняемое милицией. Была маленькая девочка, вышедшая в магазин за мороженым. На пределе видимости между домов был человек с собакой. Ни человек, ни собака ввиду дальности расстояния не имели ни пола, ни каких-либо индивидуальных особенностей. Только размер. Размер пустого зеркала должен соответствовать размеру желающего войти в него существа. Не обязательно человека. Желающего и способного. Не обязательно желающего. Просто способного. Зеркал такого размера в доме не было.
Мобильный телефон – замочная скважина с видом на меня. Я не могу не отвечать на звонки – всегда есть вариант, при котором звонок окажется очень важным. Всякий, знающий мой номер человек может в любой момент заглянуть в одно из доступных мне настроений. И посчитать меня добрым или злым, человечным или равнодушным, в зависимости от времени и обстоятельств. Сейчас вместо номера на зелёном экранчике высветилась одна лишь буква Ы. Я знаю, кто это. Ы – это символ, на тяжёлом фундаменте заложенных с детства принципов и устоев – тонкие ростки повзрослевшей раздвоенности, родившейся из внутреннего конфликта. О раздвоенности говорит и сама природа символа, две части одного знака, имеющие определённое сходство, всё же разительно отличаются друг от друга. Закругление в основании первого элемента при желании можно интерпретировать как указание на мягкость характера и, в то же время, на замкнутость, зацикленность внутри себя. Если произвести движение правой рукой, повторяя линии элемента, получится жест, явно показывающий, как человек охватывает нечто, возможно, бесконечно ему дорогое, а после, скрепя сердце, мягко, неохотно, но всё же отталкивает от себя. Если же движение производить левой рукой, получится характерный жест отрицания, или очищения, что в данном символе сплетено настолько сильно, насколько это вообще возможно. Второй элемент символа не случайно прямолинеен и внешне идентичен обозначению логического «или». Всё в нём говорит за то, что носитель символа идёт по пути, на который вступил очень давно и другие направления ему не видны, однако это вот «или» даёт нам надежду, что когда-нибудь, может быть…
-Привет.
-Здравствуй.
-Работаешь?
-Да, - я начинаю чертить пальцем на стекле Ы.
-Ну ладно, я потом позвоню.
-Пока.
После Ы я ставлю точку. Раньше я никогда этого не делал. Теперь символ приобрёл новое значение – выбор между двух противоположностей. Третьего не дано. Либо действуй и живи согласно программе, заложенной в первый элемент символа, либо всё, точка.
Из окна чёрная плёнка выглядела большой жирной точкой, вставленной в двор. Двор расходился вокруг неё редкими деревцами, скучающим милиционером, домом напротив, человеком, собакой, привязанной к человеку поводком…
-Карел, а не может быть так, что он посчитал пустым зеркалом окно?
-Отчего же не может, очень даже может. И даже, скорее всего, так и случилось. Вообще-то, через это проходят многие, если не все. Большинство успевает понять свою ошибку прежде, чем выбросится из окна.
-Тебе жаль его?
-Что такое жалость? И о чём я должен жалеть? О том, что он выбрал для себя? Тем более что он ничего и не выбирал. Не было у него выбора. Да и ни у кого нет.
-Тогда зачем мы ищем?
-Честно сказать?
-Наври.
Карел улыбнулся краешком рта, положил руку мне на плечо, постоял так немного. Убрал руку, отвернулся, пошёл к выходу. На пороге повернул голову, посмотрел на меня:
-Понял?
-Спасибо, Карел.
На мобильник пришло сообщение: «С меня хватит». Это Ы, которая теперь Ой. Жаль. Мне искренне жаль, но ничего, ничегошеньки я не могу сделать. Я не могу забраться ей в голову, чтобы хотя бы просто посмотреть, почему так. Я не могу понять, а потому не могу поверить. Хотя очень хочется, очень хочется верить хоть кому-то, хоть совсем немного, хоть чуть-чуть…



(Опубликовано 19-Apr-06)   Отзывы: 1
Ссылка: http://kotlet.net/article.php?story=20060419115221352
Котлеты и Мухи: Начало  |  Автопилот: следующее!