Говорят, я был когда-то поэтом и, кажется, неплохим,
В меру честным еще при этом, что ценно в узких кругах.
С возрастом — осторожным. По молодости — лихим.
Гадать ли теперь на прошлом, где мера и где размах?
Чем уже сжимался круг, тем больше ценность моя росла,
Словно отбившаяся от рук девушка без весла.
А рядом — переживший славу горнист с облупленною губой
Надеялся на халяву уйти в очередной запой.
К увеселенью этому, мимо кладбища, меня увозил трамвай.
Он трясся, и тряска его была та еще — прямо в гроб.
А много ли выжмешь за три копейки, за мир-труд-май,
За двуколки, одноколейки и сучий треп?
Алексей Максимович Пешков у входа глядел на свои цветы.
К его ботинкам, ища орешков, белка прыгала с высоты.
В дальнем конце аллеи приткнулись кинотеатр и тир,
Шпана из окрестных улиц покупала курево и пломбир.
Говорят, к этой местности я был привязан. Мне тоже казалось так.
Вот и верь оброненным когда-то фразам, или рифмам, чему еще.
Никуда, казалось, отсюда не двину, со мною — мой белый стяг.
Ведь не бьют под дых, не толкают в спину, не жмут ни в чем.
Ах, мой пожизненный белый стяг, мой бинт, мой надежный жгут…
Никаких особенных передряг не случилось ни там, ни тут.
Только тут мне кажется: «Alles gut». Там казалось: «Усе гаразд».
Таков мой статус. Или статут. Или белый стяг, что меня не сдаст.
Он высок, строен и горделив, каким я когда-то был.
Потому-то я от себя не уйду в отрыв — далеко придется шагать.
Рифмовать при избытке времени — уже не хватает сил.
Только спать — все глубже и сокровеннее. Спать. Спать. Спать…
4-7.02.12
|
