Я попала к ним неслучайно- по программе адаптации к тяжелым бытовым условиям. Покосившийся деревянный дом, запущенный двор- все это хозяйство находится в нескольких километрах от городского шоссе, ведущего к железнодорожной станции. Ухабистая, развороченная проселочная дорога бежит через заброшенное кладбище прямо к деревянной скамье у дома, к скамье, на которой так любит сидеть она, когда выходит к своему бывшему мужу- красивому, ссука- выходит с голыми, в синяках, ногами, с небрежно заплетенными в косу волосами- наверняка очень красивая когда- то- она садится на скамью, кривит свои расхлебанные, безвольные, яркие губы, смотрит зло и отрешенно на меня. "Только попробуй ему понравиться"- с ненавистью шепчет мне. Я отодвигаюсь к краю лавки и слежу за ней исподтишка. Ее нельзя злить, с ней нельзя разговаривать- она ведет себя непредсказуемо, и движет ею одно- похоть. Она живет ради секса, в котором нет места любви, нет места искренности, нет цели размножения- только безумная страсть, секреции и болезненное выворачивание плоти.
Ее мать готовит мне комнату, место в шкафу, стелит чистые простыни. Я не знаю, сколько я здесь пробуду- тоска разъедает атмосферу этого дома, тесных комнат и предчувствие необратимого, кровавого наполняет спертый воздух. Муж ее , с которым она живет в настоящее время- на первый взгляд, простой деревенский мужик. Короткопалая, рабочая ладонь не может возбуждать, но если закрыть глаза... Короткими пальцами он скручивает- забивает сигарету, щелкает затвором обаяния и убивает наповал. Я думаю, с ней произошло тоже самое пару лет назад. Мы сидим с ней на лавке, она подбирает ноги, натягивает подол маленького платья на колени. Смотрит перед собой. Я боюсь взглянуть в ее сторону, но когда появляется Бывший- я не могу не заметить мгновенного преображения: она кидается ему на шею, радостно, приглушенным голосом говорит что-то непонятное, вертится вокруг него в своем коротком, инфантильном платьице- распущенная, развратная фея порока. Я не знаю, какая моя функция во всем этом: меня никто не замечает в этой семье, поэтому я просто наблюдаю за всеми. Ночью выясняется, что она с готовностью демонстрирует свое обнаженное тело, принимая нелепые позы и , в целом , ведет себя крайне извращенно.
Каждый вечер она уходит со своим бывшим, а я остаюсь с ее настоящим и настоящее ее все чаще касается меня своей шершавой дланью, жалуется на псориаз и отсутствие истинного взаимопонимания. Уже несколько дней я выхожу на городское шоссе в надежде вернуться в один из моих домов, где мне светло и уютно, где я еще могу любить, но мое незнание топографии вновь приводит меня по разветвленному шоссе к старому кладбищу, от туда- к старому дому и к скамье, на которой, как обычно, в ожидании сидит она. Рот ее кривится растоптанною вишней в привычной гримасе презрения, она даже не интересуется причиной моего присутствия, но я знаю, что этой ночью она снова может прийти ко мне. Я сливаюсь со стенами в этом доме, я уже знаю, что такое депрессия, окоченение, смерть, внутренний вой, прилив ужасающей смертной тоски... Тоска, тоска, тоска.... Здесь - тоска, помноженная на трое того состояния, о котором мне известно. Здесь- осенняя дождливая кладбищенская тоска. Глубже некуда.
В один из вечеров она возвращается в разорванном платье, в крови, кровоподтеках на лице , темными безумными глазами она сообщает мне, как ей все безразлично- даже ее ненависть бессильна перед такой индифферентностью ко мне. Она наклоняется, мать ее приносит таз с теплой водой и мокрой тряпкой обтирает кровь с ее ягодиц. Я собираю свои вещи, упаковываю в сумку. Выхожу из комнаты, муж ее слюнявит очередную сигарету, голубым прищуром смотрит на меня. Я надеюсь, в это раз я найду дорогу к себе домой .
|
