Пасторальная мелодрама в 6-ти частях-монологах, с прологом и кратким эпилогом
-------------------------------------------------------------------------Памяти Сергея Сатина (Орлова), друга-стихотворца
Персонажи:
Матильда (юная дочь эрцгерцога)
Изольда (не менее юная пастушка)
Рыцарь (без имени, поскольку рыцарь и есть рыцарь)
Март Апрелий (юный и, похоже, отважный стрелок, хотя и себе на уме, но разве ж это недостаток?..)
Пилигрим (возможный возлюбленный Матильды, натура маниакально-противоречивая: дело тёмное…)
Паломница (одна из двух: или не обретшая счастья Матильда, или потерявшая его Изольда; автор в сомнениях)
Пролог (от автора)
Я добрых шуток не боюсь – боюсь недобрых глаз,
Боюсь, когда на цвет и вкус опробывают нас.
Но жизнь в любые времена щедра на вкус и цвет,
Поскольку не затемнена дурацким словом НЕТ.
Пусть вечно торжествует ДА в искании любом,
Согретом радостью труда, любовью и теплом.
Я руку запускаю в глубь копилки вековой.
Пусть опус мой всего лишь дубль, пусть – дубль, зато какой!
Мой дубль далек от наших бед (уж слишком много бед)
и не наводит на предмет экстаза марафет.
Он простодушен и невинн и посвящен как раз
Носителям минорных мин и ироничных фраз.
Кого угодно рассмешит старушка-пастораль,
И скромный стих не завершит глубокая мораль.
Кому же это – в сердце нож, мой верный дубль, скажи:
Уж если плакать невтерпеж, рыдайте от души!
Часть 1. Матильда
Я из дому выйду вечерней порой,
лишь только луна заблестит над горой
и, стройным сиянием озарена,
очнётся и в берег ударит волна.
Едва ли кого на дороге прельстят
мой плащ грубошёрстный и скромный наряд:
не жизни – мне жаль, что в родимом краю
никто не испытывал верность мою,
хотя косяками весь год напролет
к отцу моему люд воинственный прёт,
в турнирах друг дружку разят женихи
и хором пространные ноют стихи.
Тот знатностью, этот отвагой кичлив,
тот слишком коварен, тот слишком учтив, –
неведомо бедным моим женихам,
что сердце мое не сундук и не храм.
По нраву себе я отраду нашла:
в кармане у парня, ей-ей, ни гроша,
он ногу волочит, он тощ и безус
и носит на маковке драный картуз.
Пожалуй, он даже в стихах не мастак,
колотит беднягу по заду тесак,
в фамильных доспехах дыра на дыре,
но парень не промах в любовной игре.
Недаром и в замке, и в доме любом,
подчёркнуто дерзок, подчёркнуто хром,
не принят, и словом затейливым «зять»
отцу моему будет некого звать.
Ах, нынче с утра прибегал мальчуган,
шепнул мне два слова и шмыг под платан.
Ни бровью, ни глазом я не повела,
но сразу решила: была не была.
Сегодня, пусть только стемнеет кругом,
покину постылый родительский дом,
с собой прихвачу серебра и камней
да узкий кинжал из шкатулки моей.
Над озером сонным платаны гудят,
мои женихи друг про друга гундят,
меня воспевают (им честь и хвала)
луна поднялась. Ну, была не была!
Часть 2. Изольда
В эрцгерцогском замке давно уже спят,
и наши все тоже уснули,
мышиной вознёй под окном листопад,
беззвездно, не то, что в июле.
Ни песни, ни смеха, один только храп
да шелест соломы на крыше.
Ах, мне бы на час бы попасть бы хотя б
на праздник в весёлом Париже!
Пастушка, я в здешних местах рождена
француженкой бедной и немцем.
Как камнем могильным, я пригвождена
к Германии телом и сердцем.
Но дух своенравен – ему нипочём
сердечные увещеванья,
дай волю – помчится в Париж стрекачом,
прощенье сменяв на прощанье.
Мне грезятся Сена, Марсель и Бордо,
роскошные замки Версаля,
и очень хочу я и это, и то
увидеть своими глазами.
Кто бедной пастушке мечтать запретит
и песенки петь по-французски?!
Я знаю: мой облик Матильдин затмит,
облекшись в Матильдины блузки.
Ах, пурпурный плащ мне к лицу, а с конём
я справлюсь, да то ли умею!
Пеняла мне мать, что играю с огнём,
овечек сзывая свирелью.
Недаром, домой возвращаясь с лужка,
я в сумерках вижу нередко
то парня соседского, то мужика,
и слышу, как злится соседка.
Отец мой на матушкин вздор ни гу-гу,
подкрутит усы, да и только.
Хранят добродетель мою на лугу
овечки да пегая телка.
Саксонская кровь у меня пополам
с бордоской и, значит, мой папа
напрасно спокоен, замечу я вам,
и в чём-то он все же растяпа.
На дальнем лужке, где трава зелена
и нравится тёлушке нашей,
уже третий месяц встречает меня
стрелок из Матильдиной стражи.
Он с нравами света не просто знаком –
Матильда к нему благосклонна.
а он – он всё утро гуляет пешком
с пастушкой, и это резонно.
Хотя и в холщовой рубашке, и ног
прикрыть мне от холода нечем,
я песни пою, и веселый стрелок
со мной в окруженье овечьем.
Весёлый, проворный Матильдин стрелок!
Не ровня он челяди битой.
Как весело с ним мы бок о бок, мой бог,
хохочем над глупой Матильдой!
Его я французскому выучу впрок –
он хваток, а я терпелива,
я дую в свирель, он – в охотничий рог,
и это, ей-богу, красиво.
И мы, несмотря на сквозняк в шалаше,
где вместе дожди коротаем,
поём – о душе, о душе, о душе,
и таем, и таем, и таем…
Часть 3. Рыцарь
В эрцгерцогском замке давно уже спят,
плющ липок на башнях, как сажа,
чадят факела, освещая посад,
да зоркая бодрствует стража.
Матильда! Твой рыцарь расплющен и вклёпан
в простенки меж узких готических окон,
вцепился, как ящер, в кирпичную кладку
и нервно молитвы твердит по порядку.
Промозглый и гнусный, пинает сентябрь
убогие сельские крыши.
Один на стене… я промок... я ослаб!
и в пух изодрал свои бриджи.
Я ногти сорвал, я немного не в духе,
я знаю, что глухи к стенаньям толстухи,
своей же, однако, припас я подарок!
(Редиски огрызок да свечки огарок).
Вдобавок усы развились под дождём,
обвисли, ссучась, бакенбарды,
и всё же всем сердцем своим и нутром
обещанной жажду награды!
Вчера я за речкой, что, кстати, не близко,
где с хреном рядком коченеет редиска,
сменив на отвагу привычную кротость,
сразился с драконом по имени Нордикс.
Сперва оглоушил, потом окропил
святой палестинской водою,
а после угрюмо коня торопил
к прекрасной Матильде за мздою.
Ждут нежной заботы избегшие пасти
покрытые славой телесные части.
Всё выше твой друг!.. Но чем выше, тем больше
кровавых отметин на сердце и коже.
Ну, вот и веревка, а вот и окно,
распахнута настежь решетка.
О запах тепла!.. он пьянит, как вино,
зов милой бодрит, как щекотка.
Но что это?!.. Вместо Любимой лица –
Когтистые брови злорадца-отца!
Часть 4. Стрелок
Едва коснётся первый луч
подоблачных вершин,
я в алый бархат облачусь
и в белый крепдешин.
Обую левый сапожок
и правый натяну,
и на макушку пирожок
атласный зашвырну.
Рожок серебряный с резьбой,
кинжал и арбалет,
и портмоне возьму с собой
(а может быть, и нет).
Увито розами седло,
в ромашках стремена.
Пора! – пока не рассвело,
не хватятся меня.
Покуда замок на замке,
и ключник спит, и спят
эрцгерцог – с библией в руке,
с мечом в руке – солдат,
с пищалью – стражник, поп – с крестом,
с эрцгерцогшей – монах,
Матильда – с розовым кустом,
а рыцарь – вах, вах, вах!..
Короче, с кем и чем пока
все спят – не в этом суть,
мне к той, что сердцу дорога,
охота улизнуть.
Бай-бай, друзья мои, гуд бай!
Как свеж и чист рассвет!
Прекрасней, чем в бахче сарай,
приюта в мире нет.
Заря встаёт, душа поёт,
скакун летит стрелой
туда, где мирный скот жуёт
фиалку и левкой.
Изольда, жди! Стрелок в пути,
Сам чёрт ему не брат.
Всё впереди,
всё – впереди,
клянусь!
Апрелий Март.
Часть 5: Пилигрим
Я не вернусь к дверям твоим,
мой изменился путь.
В крови рассвет, над долом дым,
в железных латах грудь.
Во мгле забрезжила звезда.
Влечёт меня беда.
Я не вернусь к дверям твоим
теперь – и никогда.
Я по земле пройду незрим,
а это значит – зряч,
И ты над именем моим,
захочется, поплачь.
Во мгле забрезжила звезда.
Влечёт меня беда.
Я не вернусь к дверям твоим
теперь – и никогда.
Чужак, изгнанник, пилигрим…
Но ты меня поймёшь,
когда на городом больным
в набат ударит ложь.
Во мгле забрезжила звезда.
Влечёт меня беда.
Я не вернусь к дверям твоим
теперь – и никогда.
Часть 6. Паломница
Объятий пыл в душе моей остыл,
отныне мне и край родной постыл,
и день – в пути, и ночь, песок да пыль,
а вдоль тропы – желтянка да ковыль.
Иду, иду, самой уж иногда
не помнится, откуда и куда,
а вспомню... о, луной бы лучше стать:
взойти – и в тучах спрятаться опять.
А рассветёт – и радуюсь всему,
пою, а то цветок нагнусь, возьму,
а как увижу розовый миндаль,
горю, как пред Иудою Фамарь.
И чудятся мне в шелесте травы
слова любви и шёпоты молвы,
но призраки, стесняющие грудь,
я думаю, уйдут когда-нибудь.
Кто много видел – много получил,
любой пример чему-то научил:
синичка – вить гнездо, тростинка – петь,
а Иисус – любить, страдать, терпеть.
Кто песню спел и свил гнездо в свой час,
но не отвёл в тоске нескромных глаз,
не раз шепнув мгновению: продлись! –
того за грех сама накажет жизнь.
А без надежды, что и Он простит,
молить о крове – не позволит стыд.
Не постучусь и в отпертую дверь:
среди живых нет места мне теперь.
Пусть щёки стали белыми, как снег,
пусть на губах цвет юности поблек,
и только двое – горечь и печаль,
взяв пОд руки, ведут подругу в даль,
но сердце хочет верить, что вдали,
на самом малом краешке земли,
исполнится и впрямь благая весть –
покоя наслаждение обресть.
Вместо эпилога
Что доля шутки – в каждой шутке, брат,
наверняка внушал юнцам Сократ,
а в нашу эру первым Джеффри Чосер
ввёл в оборот обыденной молвы.
Всё остальное – правда в ней, увы.
А что любой на этом свете – loser,
и так понятно. Все мы таковы.
Все беды – не от ног, – от головы.
А посему, в земной пускаясь путь,
взять голову с собою не забудь.
(Опубликовано 02-Aug-19) Отзывы: 4
Ссылка: http://kotlet.net/article.php?story=20190802182252643
Котлеты и Мухи: Начало | Автопилот: следующее!