МАЙ
Где-то там солнце уже опрокинуло живородящее тепло на землю, на плоды её, на все ползающее, летающее, ходящее, но это там – у нас все иначе (с небольшими исключениями, потом поминаемыми как игры воображения) – в самом начале, иногда, зеленящее надеждой словно манком, потом упивающееся снего-дождем для острастки от чрезмерной самонадеянности и только на финише весны все чаще улыбающееся сквозь летучие словно на сквозняке облака незатейливым солнышком.
Лившиц никогда не задумывался о превратностях погоды с позиции негативизма – его родовая память, видимо, накопила определенный запас теплокровных иммуногенов вполне достаточных для позитивного склада мыслей. Он в очередной раз пытался найти понимание и одобрение Нины в оценке своего лучшего друга – Михаила Котова, и не в его общечеловеческих качествах – они были безупречны, а в профессиональных; и самым ужасным, тревожным для самого Лившица оказался собственный ошибочный посыл после которого Миша и оказался в их среде. Мучила его также ложная с точки зрения корпоративной психологии установка, будто нормальный судья никогда! не будет стоящим адвокатом, где слово «стоящий» несет в себе многогранные смыслы, понятные лишь тамошним адептам. Правда, если к этим словам отнестись выверено, то они точнее характеризуют прежнюю эпоху, с её наивными подношениями и связями, с её уравниловкой, сделавшей всех заложниками определенной системы; настоящее время моментально отвергло прежние эстетические установки (крайне поверхностные) и сублимировало новый правовой завет – «У всего есть своя цена», имеющий неравные мультипликаторы – в зависимости от разных исходных градиентов.
Увы, но неустойчивые реплики Нины на поверку оказались точными, словно знамения сивиллы и его, в общем-то, коробил сей факт, потому что никто пока не отменял простые факторы гендерного различия, по большей части микшированные современным этикетом – в меру прекраснодушным и лживым. Насколько Котов был к месту в судейской мантии, настолько его столбняк раздражал в качестве защитника; постепенно его тамошняя роль стала все более тусклой: адвокат по назначению и для поддержки совсем выцветших штанов – юрисконсульт в нескольких жалких конторках (опять же по протекции Лившица). Казалось, имея такие долговременные костыли в судейской среде, да и в прокурорском корпусе тоже (а судьи всегда имеют более теплокровные отношения с обвинением, чем адвокаты) Михаил с легкостью мог бы этим пользоваться… Но легкость правового бытия прежде всего, зависит не от этого, а от умения после знакового милого разговора с оппонентом в предбаннике через мгновение на процессе вывернуться наизнанку и с циничной непосредственностью вывалить факты и свидетельства, имеющие к истине столько же отношения, сколько имеет математик к астрологу. Вот и сейчас Котов завяз (по собственной воле) в деле, которое в случае выигрыша (относительного) приносило ему большое моральное удовлетворение, но без материальных бонусов, занимающих в его собственной иерархии очень скромное место. Он в силу разных обстоятельств, имеющих в большей степени декларативное значение, но дающих некое право (в последние десятилетия – очень формальное) на таинство был допущен к делам окружного военного суда и даже (по некоторым рассмотрениям в кассационном порядке) Военной коллегии ВС РФ.
И как раз сегодня в день прения сторон он выдвигался к зданию суда с чувством редкого для него за все последние годы ощущения легкости и удовлетворения. Автомобилем Владимир пользовался настолько редко, насколько вообще было возможно – дальше уже наступал переход в безлошадные, а к этому решительному акту он ещё не дорос (и по возрасту, и по бесповоротности). Да и настроение, не завинченное дорожными колкостями, согревалось майским солнышком и вереницей вяло зеленеющих лип, провожающих его добрым напутствием игривых стебельков. Он точно и не замечал в прежние дни этого перехода: от многомесячного сна к несбыточному возвращению; тем не менее, в последние дни у него как-то чудно открылось второе дыхание, давно забытое, утерянное по давности лет, но вернувшееся вроде бы ни откуда и окрашенное в другие тона – более насыщенные и сложные, чем в юности, когда доминирующими были пестрые, резкие цвета не строгой формы, а легкого фривольного содержания. Богатству впечатлений сопутствовала новая садово-парковая архитектура (он, во всяком случае, называл её столь высокопарно); и если до английского парка нам ещё далеко, то кое-какая компиляция французского классического вполне приемлема, особенно при таком напыщенном бюджете. Но не хотелось размышлять о насущном – проще было осязать всеми органами разлинованные струистые овалы, линейки, прямоугольники, другие геометрические проекты разнообразных нарядных красок, среди которых встречались куртины острых стилей, похоже - индивидуальные, авторские прозрения, правда, скромно запрятанные в тенистые малозаметные места. Так на проходе Владимир увидел необычный то ли абстрактный, то ли постимпрессионисткий узор, составленный из хаотичных, на первый взгляд, геометрических множественностей. Там обычные тюльпаны заканчивались обвалом желтых тагетесов, восходящих к горке бледно-небесных бальзаминов, обрывающихся опять же тагетесами, но светло-желтыми с бордовыми нежностями внутри лепестков. А выход из этого пленительного плена снимался посредством традиционной россыпи крокусов и нарциссов; а на самом финише - представлял пару линий сальвиний – простеньких и не выставляющих себя в качестве знаменитостей.
После злой, беспощадной, как путь в преисподнюю, речи прокурора до получения вердикта осталось лишь два акта судебной пьесы. По настроению обвинения, по частным малозаметным деталям токования членов военной коллегии Михаил Котов понимал (ведь судопроизводство у нас имеет весьма конкретные признаки апробированной до знаков препинания системы) – только взрывные, вызывающие оторопь, факты могут каким-то образом вывернуть изначально прописанную кару на более-менее гуманную.
Избранные места из речи адвоката:
- Уважаемый суд!
- В теории доказательств есть понятие «адресат доказывания» - и это для обеих сторон (обвинения и защиты) – суд. А есть ли адресат доказывания для суда? Безусловно, и адресат очень значимый: так как есть он – всё общество.
- И при всех положениях, доказательства не должны быть неразумными, а обвинение – иллогичным. Почему?! В нашем процессе обвинение появилось лишь в последний момент судебного разбирательства, а не было предъявлено изначально, на предварительной стадии.
- Понятно то, что приговор должен быть таким, чтобы любой, обыкновенный гражданин, получивший представление о нем и сопоставив с материалами дела, мог бы сказать: приговор беспристрастный, вина осужденного доказана.
- На протяжении трех лет исследовались записи и некие сообщения заинтересованных лиц по факту передачи чертежей японцу Исидо, но никаких прямых обвинительных доказательств предъявлено не было. Более того, сам обвиняемый, как не странно это прозвучит, сам предоставил их следствию. И в течение всего времени мой подзащитный активно содействовал ходу следствия, благодаря чему были раскрыты иные каналы утечки секретной информации.
- Сам факт контакта Чистякова с господином Исидо не был скрупулезно выяснен до самоличного чистосердечного признания подзащитного; не были учтены особые обстоятельства его первоначального порыва, связанные с крайне тяжелыми финансовыми обязательствами сына, на которого оказывалось не только мощное вербальное воздействие, но и физическое (мною представлено медицинское заключение о побоях средней тяжести вреда здоровью, нанесенных сыну Чистякова, как раз за две недели до первой встречи с японцем Исидо).
- И, наконец, самое главное: чертежи переданные японцу оказались фактически бессмысленными с точки зрения научного и военного потенциала – это были разработки 90-х годов, признанные тупиковыми и в настоящее время не могущие принести какой-либо вред России. Экспертные оценки данных документов прилагаются.
- Прошу суд учесть возраст моего подзащитного, его научные заслуги, непосредственно связанные с укреплением обороноспособности России, сложности воспитания сына, оставшегося без матери (скоропостижно скончавшейся три года тому назад) и назначить ему минимально возможное наказание, не связанное с реальным лишением свободы.
Заслушав последнее слово подсудимого, суд удалился в совещательную комнату для постановления приговора.
Дорога назад превратилась для Михаила в нечто особенное: он не просто шел – он парил над суетой и никчемностью дня, он вообще не замечал дождя, не обращал внимания на лужи, на грязь выстреливающую из-под копыт движущихся мустангов; никогда ему не пелось так привольно, так искристо; он даже садовые куртины не запечатлел в себе вновь, проходя по той же дороге. Он настолько вырвался из прежнего себя, что боялся споткнуться и проснуться вновь в той обыденности, которая словно патина на картинах наложила печать архаики и стандарта на холст его жизни. Он специально не позвонил Илье и Нине – его непреодолимо интересовала их первая – самая непосредственная реакция (он надеялся, что рутинная показуха адвокатской практики не затемнит искренность их оценок). Михаил перед самым домом все же набрал Лившица и само собою получил семантически безупречное «всегда рады». Встретили его, как и всегда: радушно, но без словесных излишеств и книксенов; да и настоящая дружба не требует жертвенных подношений – в ней присутствует некая уверенная стабильность, каковую не вычерпывают ковшом – её тестируют понемногу, ложечкой – бывает и чайной. На бутылку безусловного коньяка откликнулась Нина:
- Нам есть что отпраздновать? Ты выиграл? Давай не томи, и подробнее. Котов не мог сразу высказаться: прежде всего, ему не хотелось повторяться (а Илья «на минутку» вышел), да и определенное кокетство присутствовало в этом совсем не избалованном человеке – он длил это состояние по возможности продолжительно; к тому же внутри в самом истоке сознания беспокоило предубеждение к подобному скорому беззащитному порыву выплеснуться. Вот и Лившиц появился, наконец, и вроде бы ситуация вновь обрела стандартные формы, но что-то уловимо сместилось в сей дружеской и крепко формализованной композиции, а именно: самый стабильный элемент неожиданно, непредвиденно изменился, все многолетние отградуированные и понятные координаты вдруг смешались и заново складываться в шаблонный пазл не стали. И для этого не понадобилось ни время, ни пространные объяснения – просто в дом к друзьям вернулся другой человек. И сразу принять его – другого, они не смогли. Да и сам Котов достаточно быстро понял – сегодня Илья и Нина не поверят в уверенное преображение Михаила, не захотят кардинально изменить свой, дружески-благодетельный подход к нему. Вечер оказался коротким и, несмотря на густой, насыщенный персиковым послевкусием, коньяк, не очень желанным – для обеих сторон. И в момент счастливого возвращения домой Михаил, до сковывающего озноба, до чертиков в глазах захотел позвонить Ирине. И он сделал это, фатально отвёрстывая прошлое, сначала пережитое в себе – потом, гипотетически, изжитое кардинально. И именно сейчас, когда ему удалось, вполне возможно случайно, как-то невзначай – по прихоти судьбы опрокинуть свой прежний миропорядок он вновь был готов посмотреть ей прямо в глаза немигающим взглядом.
Утро приветствовало его тёплым, примирённым настроением, душевное состояние было таково, что не хотелось подниматься, не хотелось о чём-то думать – лишь один маленький, но звонкий молоточек колотился в голове: не растревожить бы приобретенное вчерашним вечером прежнее забытое, маловероятное в теперешней реальности, предощущение праздника, которое вернулось к нему, хотя и неожиданно, но по праву.
|
