«Всё, уходи», - чмокнула нежно в нос
и отвернулась. Я же по пузо врос
в землю. Копыта – в хлам, и рога – в труху.
Солнце в глаза… Солнце не наверху.
Ноет загривок, ухает боль в боках.
За руки взявшись, двое идут в закат.
Ветер легонько треплет их рукава.
Счастлива Герда и потому – права.
Я для того и сделан, затем горбат,
чтобы нестись (нести) за горой гора,
чтобы героев нежных из злой грозы
к свету… да что там – попросту вывозить.
Там, где темно, где трудно – их пруд пруди,
глупых и голых, с чем-то таким в груди,
что заставляет их… А меня, в упор
глянув, согнуть колени, подставить горб,
после – понять, что все-таки я – олень…
И в Копенгаген розовый хода нет.
Андерсен мне придумал (спасибо, брат!)
дом и семью. Я – стражник у адских врат.
Бог с ним… Но, в стужу помни, как я, дебил,
нес тебя, Герда...
как я тебя любил…
|
