Ты не знаешь,
не догадываешься,
что все мы просто-напросто
перелётные птицы,
и ты – один из многих.
Ладно, пусть не сложилось когда-то
с дальними перелётами,
но и то, что получилось, неплохо,
может быть, пора принять это
и записать.
Знаешь, стыдно признаться,
я не очень-то люблю вспоминать своих бывших,
за исключением одного… двух… трёх…
поэтому пусть будут имена птиц вместо тех...
Один был – скворец,
с пятнышками на крыльях
и острым тонким клювом,
а порой он напоминал мне чибиса,
от него у меня остались две книги,
одни из лучших, написанных людьми.
С ним вдвоём мы бродили
по ночным московским переулкам,
болтали о сущности хлеба
и не фантазировали о будущем,
как будто не ждали ничего потом.
Другой был – степной орёл,
хотя называл себя курским соловьём
и мог бы остаться добрым другом,
если бы не предполагал другое.
Однажды он приволок аккордеон,
взял его напрокат – заплатил деньгами,
вырученными за сдачу донорской крови.
Отвратительный был инструмент.
Он строил планы на будущее,
видел себя выдающимся учёным,
а меня – любимой ассистенткой.
Он строил АЭС и работал много,
не покладая рук, надо отдать ему должное.
Ещё один был – гусь,
красавец, стройный, высокий,
он щеголял в лихо заломленной офицерской фуражке,
его тщательно отутюженная лётная форма
приводила в восторг девчонок.
Летом он брал напрокат пару отличных велосипедов,
и мы катались по каким-то лесистым взгоркам,
почти не разговаривая, только обменивались шутками
и поглядывали друг на друга с улыбками.
Однажды он явился к моим родителям
слегка навеселе, и мой отец
наотрез отказался дать ему денег
за две пачки новых охотничьих патронов,
а потом с удовольствием закрыл за ним дверь.
Ну, а четвёртым был ты – грач,
сам это знаешь.
Когда мы встретились
двадцать лет спустя
в японском ресторанчике,
ты много чего сказал такого,
что мне лестно было услышать,
но всё так изменилось за эти годы.
Я не могла ответить на твои поцелуи
с прежней откровенностью,
с тем отчаяньем, от которого кружится голова.
Всё изменилось, абсолютно всё.
Ты единственный превратился
в оседлую птицу.
На широких улицах
твои уверенные шаги почти не слышны,
ведь это Москва – шумная твоя Москва,
мой Валерий, и я рада, что ты сохранил
некоторую стройность, возможно,
благодаря старой закалке и стараниям жены,
несмотря всё же на ту профессорскую осанистость,
которая бросается в глаза сразу, при первом взгляде.
В перспективе ты всегда имел в виду звание академика
и добротный институт под себя, любимого.
Нынешней осенью
я проморгала отлёт скворцов.
Не удивительно, но всё равно жаль и как-то не по себе.
Зато появились синички, присаживаются на подоконник
и мигом улетают – рядом Лосиный остров,
запах леса практически неощутим из-за нового шоссе,
отделяющего заповедник от города.
|
