 |
| Обратная сторона |
|
24-Feb-02 11:44
Автор: Асенька Раздел: Проза |
|
Посвящается Денису,
который всегда все понимает.
Монетка подскакивает вверх, блесткий мотылек, судорога судьбы - звенит, падая – выпадая – и выпадывает из твердой определенности бытия, творя миры возможных альтернатив... Все почти честно, мы играем в фатализм, мы хотим равноправия с судьбой. Да, и кроме того, нам каждый раз любопытно, что выпадет, орел или решка?
Лилька в разлохмаченном виде сидит на кровати, вернее – на двух сдвинутых кроватях, среди растрепанных одеял и моей ночной рубашки. Два часа ночи.
Лилька жадно бросается к монетке – там, где надо схватить, утащить, она всегда успевает первой…
Короткий трезвон в дверь.
Все дело в том, что я не помню, что было раньше, что – потом, здесь никогда ничего нельзя знать наверняка. Все смешалось после аэропорта, и опять же возникает вопрос – какого аэропорта, куда мы летели тогда и какое время года стояло на дворе… Лето, кажется. Или весна? И если ты ничего не понимаешь, то я – клянусь, я понимаю ничуть не больше, потому что теперь, без Лильки, мой мир потерял координаты пространства и времени, остались картинки, но все в них слишком – слишком живые, они вертятся и выскальзывают, они режут глаз своей острой правдоподобностью – настолько, что и сейчас я вижу каждую складочку на одеяле, где сидит Лилька в два часа ночи, дурацких желтых ангелочков на пододеяльнике и запах Лилькиных духов. А что из этого было на самом деле, что – только в воображении?..
У меня много их, этих картинок, если расположить их друг за другом – получится целая история, и я обещаю, что история эта будет о любви – о такой любви, которая рождается как ненависть...
Но сначала все-таки был аэропорт.
В аэропортах всегда холодно и липко – может быть, от пластмассовых стаканчиков из-под кофе, они оставляют несмываемые подтеки на всех горизонтальных поверхностях, или от напряженного ожидания, липнущего к стенам. В аэропорту было дымно. Рейс задерживали на три часа. Кофе, по Лилькиным словам, оказался чудовищным, и она аккуратненько поставила недопитый стаканчик под кресло – естественно, она же его и опрокинула и начала незаметно переползать в соседнее кресло, запнулась, шлепнула сумку в кофейную лужу – пока это были все наши развлечения...
Из общего сумбура зала ожидания Лилька радостно вылавливала мужские взгляды, оценивала их, сортировала, иногда привлекая меня… Потом кто-то подошел и предложил «угостить очаровательных девушек мороженным», причем Лилька воскликнула:
- За кого вы нас принимаете? – но без особой уверенности, скорее – для уточнения деталей.
Все это невыносимо раздражало – аэропорт, холод, мороженное, и особенно – Лилька.
- Я же просила тебя, - шипела я, - никогда не надевать эту блядскую юбку...
- А что такого, собственно, произошло? – и она, разумеется, была права, ничего особенного не происходило, если не считать, что рейс отложили еще на два часа, но и это было вполне в порядке вещей. Вокруг Лильки всегда было душно от реализма, и все, что с ней происходило, было как раз «в порядке вещей», то есть вещи выстраивались перед ней в свой порядок и водили хороводы. Иногда мне кажется – я тоже вещь, посланная в хоровод силой ее скучающего эгоизма – и за это – знаешь, за это я и ненавижу ее, как только можно ненавидеть в положении вещи...
Когда рейс отложили еще на три часа, я сказала:
- Все, старушка, идем пить водку... - и вещи сразу перестали вести себя «comme il faut» - как должно, - дальше начиналось мое царство, а на улице лил дождь и смывал с асфальта пятна фонарей у портового кабака.
Затем – кажется, вот так все было, - появился какой-то Дима в очках и с тонкими губами, прервавший нас на полбутылке водки фразой:
- Девушка, эта юбка выглядит на вас, как... ценник! – чем вызвал мою горячую симпатию. Он был беспокойным человеком, Дима – он все время звонил куда-то и отключал трубку, он развязал галстук и пытался выговорить слово «бихевиоризм», он плакал на Лилькином плече... И затем, неизвестно уже как, мы оказались в его номере, где Диму пришлось раздевать и укладывать спать – о, у него оказались неподражаемые трусы с бабочками, - и только после этого мы остались вдвоем с Лилькой, вдвоем в кипяченой стерильности гостиничного номера.
Лилька что-то шептала, прижимаясь к моему плечу и вытирая нос об мое ухо, что-то обо мне, и в конце концов ее губы, ее пальцы, ее волосы – все это неразделимо сплелось со мной, и что уж она там делала, раздевая меня, не знаю, но только я снова себе не принадлежала... я принадлежала ей, ее судорожным ласкам, ее горячей желтоватой коже... я растворялась в нашей взаимной ненависти... Опять...
Я очнулась от запаха Лилькиных духов, тошнотворных и клейких. Лилька тут... и я тут... где? Вчера... аэропорт... Дима... Самолет!!!
- Лилька! – в ужасе прошептала я, - Старая кочерыжка, самолет!
- Мням-ням-ням... - прочмокала она во сне.
Автоматически я натягивала колготки – сначала на себя, потом на Лильку, потом еще на что-то, потом пыталась найти телефон, чтобы набрать справочную аэропорта, одновременно за шкирку стаскивая Лильку с дивана. «В слабом предутреннем свете» - ведь это так называется, или еще вот как – «в размытом сумраке утра, отраженного от бледной печали стен», Лилька казалась синей – и Дима казался синим, и все казалось синим, а пить коньяк после водки было тактической ошибкой, да...
В самолет мы влетели чудом. Собрав по дороге коллекцию сострадательно-ироничных взглядов, синхронно плюхнулись на сиденья, одновременно закрыли глаза и – и я успела, совершенно автоматическим движением, все еще удерживая в пальцах капельки яда, укутать Лильку пледом.
Лилька... Я не помню времени, когда ее рядом не было. Может быть, это теперь, когда времена перепутались, я не помню их, но и до того я редко задумывалась – откуда и как она появилась в моей жизни. Помню, что, впервые увиденная, она произвела на меня самое отталкивающее впечатление – да, именно это я и почувствовала, хотелось оттолкнуть ее, как насекомое, тонкогубое пучеглазое насекомое, плотоядный паучок-альбинос. Но Лилька никогда не выпускает свою добычу, у нее острые хищные пальчики и густые сети, Лилька ежедневно звонила мне, куда-то звала, что-то предлагала, она так густо и беспросветно окружила меня атрибутами своей дружбы, что я сдалась… Я сдавалась на ее милость каждый новый день, по несколько раз в день, покорно позволяя что-то за меня решать, избавлять меня от мелких житейских проблем, вовлекать в самые немыслимые авантюры, которые всегда – да, вот что странно, - заканчивались для меня безобиднее, чем для самой Лильки. Зачем я Лильке – я никогда не понимала, так что и спрашивать об этом не имеет смысла, но в своей жизни она ничего не делает просто так, даже дышит Лилька с некими тайными злокозненными целями. Прежде чем сделать вдох, она успевает скрупулезно подсчитать, что она за это получит и не сделает ли – упаси бог, - она кому-нибудь одолжения, и, кстати, способ компенсации затрат…
Лилька не умеет любить – «просто так», ей непременно нужно знать, просто – как? И нельзя ли обойтись без романтической мишуры – да, и без «лишнего пафоса», и без «ненужного благородства», получив при этом... Получив все. Поэтому у нее была я.
Я говорю «была», чтобы чуть-чуть ускорить освобождение, немножко поторопить летящую монетку, и только потому, что Лилька все равно спит, посапывая мне в плечо, под тяжестью самолетного гула и клетчатого пледа – не перебивай, мне нужно успеть рассказать все, пока она не проснулась.
Тогда – немыслимо давно – и сейчас, сколько помню, мы всегда сидели, как сейчас в самолете, в профиль – сначала за партой, потом в офисе и за столиком кафе, в гостях, я всегда садилась так, чтобы не смотреть тебе в лицо, Лилька. Я спотыкалась об него, как спотыкаются пьяные, потому что человеческого в нем не было – почти ничего.
Ничего.
Даже твой чудовищный эгоизм был сдержанно-механистичен, Лилька, даже на любовь к себе ты никогда не тратила лишних усилий! Единственный, освоенный тобой в совершенстве, рефлекс – хватательный, и здесь тебе нет и не было равных. С вечно непроницаемым выражением ты забирала, вытягивала все – подарки и чувства, одолжения и книги, уступки, радости, даже цвета из одежды… Зачем? Единственной доступной тебе радостью было сознание, что ты ничего не оставила взамен, это было похоже на антиоргазм, на изнасилование жизни...
Все эти годы, все эти бесконечно долгие годы я была уверена, что когда-нибудь смогу понять тебя до конца. Разгадать твои секреты, которые для других, может быть, и секретами не были, а были непреложным законом жизни, простым, как насморк. Но все дело было как раз в том, что простые законы давались мне сложнее всего, и каждый раз меня умиляла твоя волшебная предсказуемость, твое чудесное мещанство, то, как ты с легкостью, одним щелчком запускала механические схемы, которые без усилий резали жизнь на части и аккуратненько ее упаковывали в разноцветные брикеты.
Да, мещанство и аккуратность – они как бы продолжали тщательно отмеривать, чего и сколько ты можешь дать окружающему миру, и можно ли немного взять обратно. Единственное, что вызывало твой откровенный восторг – беспросветная мрачность Кафки, тошнотворный сюрреализм Сартра, но и здесь – они должны были стоять на твоих полках, покорные лакированным обложкам, и только чистыми руками их можно было листать, и на форзаце – о, это главное! – должна была стоять твоя фамилия, иначе обладание ими считалось неполным... Ты говорила с грустью:
- Я обязательно должна выклянчить у Наташки эту книгу в подарок, только тогда я смогу написать на ней свое имя – понимаешь?
Нет, я не понимала... Я не понимала твоих регламентирующих правил, и никогда не знала, что делает их для меня – нужными. С ними жизнь теряла все, она становилась – утилитарной, логичной, бездушной... удобной.
Да, и наверное, все это время я была единственным человеком, к которому ты испытывала некое подобие... подобие... скупой нежности, вероятно, так.
Уже теперь – медный всхлип упавшей монетки – я понимаю, что оставалась для тебя загадкой в той же степени, что и ты для меня. Лилька, ты никогда не понимала, как можно быть другой – не такой, как ты, - но не сдавалась.
Ты начинала плести паутину с крохотных невинных ниточек:
- Что бы ты делала без моих напоминаний?..
- Не создавай проблему на пустом месте...
- Перестань играть в благородство – я вижу тебя насквозь...
Они были такие разные, ниточки, но все они опутывали, порабощали, навязывали мне твои, давно готовые, схемы – одну, другую, третью, пока я не оказывалась оплетена ими целиком. Тогда мне оставалось только – сбежать, ускользнуть, освободиться, раствориться между твоими паутинками...
И Лилька принималась ждать. Она была виртуозно терпелива. Она знала, что я вернусь, и готова была ждать – кажется, вечно... Эта готовность вечно ждать была еще одним проявлением ее странной, безжалостной любви ко мне. Потом мы вдруг, всегда как-то вдруг, снова оказывались вместе – в работе, в развлечениях, в командировках. Да, мы были друг для друга – чем-то неизбежным и в то же время непостоянным. Говорят, нет ничего более постоянного, чем временное... Нам казалось, что безопаснее находиться рядом, чем подставлять друг другу спину. Потому что Лилька была опасна – даже слишком опасна. Рядом – это означало вплотную. И с каждым новым движением, с каждой следующей попыткой вырваться мы только прилипали все сильнее.
Мы подражали друг другу.
В каких-то неощутимых деталях, в каком-то дымчатом, неосознаваемом желании постигнуть свою вторую половинку – потому что мы были половинками. Иногда – когда каждой из нас казалось, что другая этого не заметит, мы украдкой копировали друг друга в мелочах – детали одежды, прически, капельки манер, обрывки фраз, интонаций... Даже выбор мужчин.
Впрочем, можно ли было говорить о выборе, оказываясь втроем в одной постели? В таких случаях мы всегда выбирали друг друга, мужчины только с большим или меньшим успехом дополняли наш дуэт, занимая оставленное для них пространство – то, что принадлежало им в нас и между нами. Появление мужчин – вблизи нас – да, оно всегда чем-то пугало Лильку, как нечто нарушающее чистоту нашей, только нашей мелодии, взаимной ненависти и взаимоперетекания.
Мы изучали друг друга, как слепые – наощупь, мы ни на секунду не оставляли друг друга без присмотра из страха проглядеть какую-то главную тайну... Да, я знаю все закоулки Лилькиных мыслей, форму ее колен, запах ее кожи, в командировках нам часто доставалась одна постель на двоих. Но ее главная тайна...
Да, я помню, ты однажды сказал, ее главная тайна – я.
Вместе мы составляли картину слитых парадоксов – слишком разные, как будто через силу соединенные, но – вместе, хотя - в каком месте? Не знаю, из нас двоих Лилька всегда лучше знала, где и когда.
Неразделимые, две стороны монетки, мы были целостной вещью, сложенной мозаикой, вполне самодостаточной, и одновременно – более чем непостоянной, вечно балансирующей на грани распада – нет, не надвое, а на бесконечное количество элементов, распыления в пространстве… Мы защищали друг друга – от одиночества, от быта, от небытия.
Лилька... Мы все это время двигались навстречу друг другу. Наши ночные диалоги за чашкой кофе, утомительная нелепость оргий и вечное соперничество - ты все время пыталась опустить меня до себя, унизить, - а я готова была взять тебя с собой, вверх – но понять это мы так и не успели.
Даже восхищаясь тобой, я испытывала отвращение… Мы так долго были нужны друг другу. Ты спишь, Лилька, посапывая внутри клетчатого пледа, а мир вокруг неуловимо меняется… Его чистая мелодия становится чуть-чуть другой, мы тоже становимся другими в унисон с гулом самолета, все диссонансные аккорды разрешаются гармоническими, а мы устали... Мы так устали ненавидеть.
А дальше было солнце, солнце просвечивало все в аэропорту, возвращая миру изначальные цвета, и даже оконную пыль делая драгоценной. У солнца была своя мудрость, а Лилька морщилась, жалуясь одновременно на бессонную ночь, и на отвратительный сон, и на то, что здесь никто нас не встречает, и улеглась наконец в кресло, жалобным тоном упрашивая принести ей кофе. В своей непосредственности Лилька была умилительна, она каждый раз заново проверяла – может быть, я уже готова подчиняться? Неудачи ее не обескураживали, она готова была пробовать снова и снова...
А солнце сияло, и полурастаявшее небо готово было выплеснуться на город, на ободранный танк у дома культуры, на женщин, продающих редиску, на нас… Все вставало на свои места, как будто этот перелет что-то изменил в нас, раскрутил спираль в обратном направлении. Мы с Лилькой оказались вдруг на разных орбитах – может быть, все еще параллельных, но уже – несоединимых.
Монетка поднимается вверх единым целым, а опускается разделенной на орла и решку. Мы поднялись в воздух еще вместе, а опустились неотвратимо разделенными.
Да, этот мир был – прекрасен. И в нем я снова могла говорить от первого лица – помнишь, когда-то ты заявил, что первое лицо мне не идет, что Лилька и есть мое первое лицо?
Два часа ночи. Лилька сидит на сдвинутых кроватях и растерянно бормочет:
- Ты уезжаешь? Сейчас? Не понимаю, что за бред...
Она со старательным равнодушием перебирает косметическую мелочь, в ее глазах изумление, как будто она ехала знакомой улицей и попала на Луну.
- Послушай, да это же... безумие. Куда ты едешь – без меня?!
Куда я еду – не знаю, клянусь, не помню, куда я ехала тогда, помню, что вещи неловко и растерянно падали в сумку – россыпь косметики, шпильки, босоножки, записная книжка – и, кажется, зонтик. В этом сумбуре шампунь пролился в сумку, и вещи склеились в пахучий, липкий мыльный комок. Я не хочу ничего говорить.
Даже сейчас я не могу спорить с Лилькой, слова все равно падают бесчувственными мертвыми комочками, вызывая ощущение неловкости и неуместности. Ангелочки на пододеяльнике – желтые. У одного из них глаз нарисован строго в центре щеки – наша вечная неточность в мелочах…
Лилька подбрасывает монетку – за меня, что ж, пусть, последний раз она распоряжается мной, и монетка падает почти со стоном... Эта боль на грани реальности, когда рвется неразрывное.
Судьба играет за меня. Впрочем, на этот раз орел или решка – неважно, важно то, что между ними, то, что между нами, а здесь только пустота и жалкий электрический свет, и звонок в прихожей…
Но в вечности – слышишь, Лилька, - я знаю, что ты будешь ждать, и в вечности ты меня дождешься.
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Tango - 24-Feb-02 22:34 |
Мне нравится легкость изложения, выдержанность стиля, ирония. Я вообще люблю такие вещи. Не каждый современный, издающийся ныне писатель, может этим похвалиться :) Такое ощущение, что слушаешь какую-то захватывающую историю, которую рассказывает интересный тебе человек.
Предыдущее произведение пришлось откопировать, распечатать - оно слишком большое, чобы читать с экрана. Но оно мне уже нравится, иначе бы не забирала :)
Рада знакомству.
Удачи!
-----
Tango-> |
| |
| Автор: Техник - 26-Feb-02 00:39 |
Вот, уже около года читаю Асенькину прозу, но никак не мог сформулировать... пока в этом рассказе не обнаружилась подсказка:
...я сказала:
- Все, старушка, идем пить водку... - и вещи сразу перестали вести себя «comme il faut» - как должно, - дальше начиналось мое царство, а на улице лил дождь и смывал с асфальта пятна фонарей у портового кабака...
Слово Автора обладает поистине волшебной силой превращать то, что было "на самом деле", в восхитительную сказку... тем более восхитительную, что не возникает никаких сомнений в том, что ничего не выдумано; трудно только поверить, что наша жизнь - вот такая сумасшедшая феерия, но... уж поверьте Автору... Выпейте, в конце концов, водки, если так не получается, - и поверьте! :-0)))
-> |
| |
| Автор: IcY - 01-Mar-02 11:15 |
Не знаю даже что сказать... я в легком ступоре... ОднАкО! Это слишком хорошо, чтобы прятать в ящиках стола. Спасибо, что дали нам возможность прочесть Ваши произведения!
-----
IcY-> |
|
|
|
