 |
| Любовь к караоке, или интервью с вампиром |
|
11-Dec-02 01:43
Автор: Тайка Раздел: Мистика/Философия |
|
Я познакомился с ней в парке, когда пел караоке.
Однажды, почувствовав себя нелепым, я стал ходить в этот парк у метро. Мне понравилось сидеть на холодном железе, ограждающем газоны, смотреть на спешащих по своим делам людей, на медленно плывущую развесёлую молодежь и думать, думать, думать, о том, что всё времяпрепровождение – это никчемная страшная пустота. Я пью свою неизменную «тройку», я курю бесконечную синюю «LM». У меня была девушка, но она бросила меня. Были друзья, от которых я сам сбежал. Я растёкся октябрьской лужей, и теперь, маняще чернея на асфальте, глубокомысленно заглядываю под юбки женщинам. Отражая в себе увиденное, стыдливо прикрываюсь разноцветными опавшими листьями. Проходящий мимо малыш восторженно кричит маме: «Смотри, какие красивые!» Действительно, цветное безобразие, прилепленное силой тяжести к чёрному мокрому асфальту, привлекает взгляд. Яркость и пестрота нравится детям – одежда кислотных цветов, разноцветные игрушки, флюоресцентные картинки, различные блестючки, ляпистые брелочки – всё то, что во взрослом мире принято считать вульгарным. Но это в мире искусственных вещей. В природе иначе, и грязные листья вызывают восторги у мамы, которая в свою очередь теребит папу, который в свою очередь неохотно отрывается от созерцания длинноногих, прогуливающихся тут же рядом студенток, восклицает: «О, да! У нашего малыша прекрасный вкус!»
Ненавижу послевкусие сигареты с пивом. И послевкусие лета – эту пошлую влажноглазую осень. Скучный я тип, наверное. Ворчливый, но не недовольный, просто во благо принимающий свершившееся со мной таинство рождения. И, даже чувствуя всю нелепость моего создания родителями, я благодарен им за ещё один день, за ощущение холодной железяки под задницей, за сырую куртку, в воротник которой я тщетно пытаюсь спрятать уши.
Скоро прибежит стайка вислоухих бродячих собак. По ним можно сверять часы – ровно в восемь вечера лохматые малюсенькие шавки и огромные капающие слюной псины заполонят парк. Будут опрокидывать переполненные мусорки в поисках пищи, переругиваться на всяческие голоса, гоняться по лужам. Маленький кобелёк снова захочет запрыгнуть на здоровенную суку, а она, тяжело дыша и как будто улыбаясь, снисходительно будет поглядывать, но покорно стоять.
Совсем забыл сказать – я не просто так сижу на оградке. Я прихожу в парк слушать и петь караоке, а рядом с автоматом нет скамеек. Ну, ни одной. А я так люблю петь. Но сначала я сижу и слушаю. Подвыпившие мужики поют хором, басом и как можно громче, стараясь перепеть друг друга. Репертуар их состоит из шансона или осеннего «ДДТ». Их спутницы, не сговариваясь, выбирают русские народные песни и тяжело воют о женской судьбе, ничуть не смущаясь, когда не хватает сил вытянуть ту или иную ноту. Молоденькие девчушки, хихикая, подпихивают друг дружке микрофон и то один, то другой высокие девичьи голоса прорываются сквозь гул микрофона. На припеве, разгорячась, уже громче звенят: «Ой, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо, осталось только охать я так тебя люблю!»
Боже, как я люблю этот маленький поющий мир. Я забываю отхлёбывать «Балтику» из бутылки, я роняю в лужу сигарету, я притоптываю ногой, я переживаю за каждого поющего. Не существует мира, кроме магнитофона, телевизора, микрофона, зонта и постоянно шевелящейся группки людей. Дайте мне спеть! Меня тут давно уже знают и пускают без очереди. Вот сейчас отпоёт восьмилетний мальчик, серьёзным голосом возвещающий о «городе над вольной Невой», и выйду я.
Я знаю, что пою хорошо. Что не просто хорошо пою, а очень хорошо пою. Когда я был маленьким, я включал пластинку, подходил к зеркалу, брал в руки баллончик из-под маминого дезодоранта, и старался петь слово в слово. Если чуть опаздывал или торопился – начинал песню сначала. Вот так, следя в зеркале за каждым движением своих губ, я видел песню. Я научился создавать. Создатель, единственный владелец вечного. Ибо песня виделась мне ничем иным как вселенной, состоящей из всех этих звуков, мурлыканий, придыханий. И, прислушиваясь к своему голосу, я понимал, что извлекаемые мной ноты прекрасны.
Не помню, что пел в тот вечер. Хотя припоминаю, аплодировали мне больше, чем обычно. Песни три-четыре, должно быть. А потом я повернулся к слушателям и увидел её глаза.
Я познакомился с ней в парке, когда пел караоке. Она сама подошла ко мне и немного насмешливо спросила: «Может такое быть, что ты хочешь познакомиться со мной?»
«Конечно, да».
Тогда она взяла меня под руку и сказала: «Пошли, но ничего не думай, мы просто идём пить кофе». И посмотрела на меня задумчиво, немножко печально, потом словно отряхнулась, сбросила грусть, повторила: «Пошли!»
Я звал её – голубка моя. Пёрышко. Чуть заметные штрихи облака. Нежная белая сирень. Разноцветный солнечный дождь. Уснувшая капля росы на траве. Она прикрывала мне губы ладошкой и говорила: «Тсссс! Это не для меня!» Она вообще очень любила говорить мне о моей гениальности и о своём незначительном существовании в моей жизни. Но я-то точно знал, как много она мне давала. И ещё она не любила меня.
Странная она была женщина. Странная и прекрасная одновременно. Слова для неё были как для меня музыка. Она блуждала по лабиринтам фраз, и, закуривая сигарету, пугала меня непривычной тишиной – всего секунду, но я пугался так, что сердце сжималось до размера маленькой горошины града. И взглядом, я, молчаливый рядом с ней, просил продолжать рассуждать хоть о чем, только б не молчать, потому что в тишине, казалось, она умрет. Я мало понимал, и, наверно, состоянием своим напоминал безумного. Бредил ею по ночам, даже когда засыпал рядом с ней, по-детски уткнувшись носом в предплечье. Болел, болел ею. Невыносимо страдал в её отсутствие.
Моя любовь казалась мне большим небоскрёбом, индивидуальным каждой ступенькой. Где за каждым окном, за каждой дверью проходит целая жизнь, от и до. Квартира номер пять – неведомая мне ранее нежность. Мои руки тёплыми ветерками скользили по стройному телу, восхищаясь бархатистостью и упругостью. Обвивая, удивлялись хрупкости, которая хоть и проглядывает под одеждой, но всё равно оказывалась неожиданностью для ладоней. Уголки губ дрожат – любимая. Но она часто снисходительно останавливала меня. Почему бы ей не подарить улыбку – моё спасение?
Квартира двенадцать – отчаяние. Она не будет по-настоящему моей. И по соседству вселенское одиночество в обитых войлоком стенах кричит ультразвуком до крови из ушей. Она, кажется, не слышит – это другая волна. В замочную скважину шепчет ехидство. Оно же подбрасывает анонимные письма в квартиры три и двадцать пять: «Ну что, доигрался?» Ненужный ни ей, ни себе, ни врагам, которых, наверное, у меня и не было. Что я есть? Телевизор на Эльбрусе. Но гордость, хоть и на стороне ехидства, все же парировала: «А что есть она? Шоссе в никуда».
В дверь тут же заходит злость. О, моя дорогая, проходи. Во время моего самобичевания она пряталась в коридоре, дожидаясь нужного часа. Зачем нужна мне та, что всего лишь использует меня для поднятия своей самооценки. Та, что есть лишь обман и родные серые глаза – мираж Соляриса.
Открылись двери лифта, выпуская хозяйственные сумки наивности, за которыми суетливо выкатилась их обладательница.
«Постойте, постойте! Но кого она обманывает? Себя, лишь себя.»
«Нет, всех нас!» - Восклицает максимализм, влетевший в окно и раскачивающийся в данный момент на люстре. - «Я рад бы выучить сопромат, но в таких условиях не могу работать!»
Между пятым и шестым на площадке долго спорят и пьют, бьют посуду и нервно курят. А над ними, этажом выше, сжалась в комок преданность. Она затыкает нежно-прозрачные, розовые ушки тонкими лапками, покрытыми белым редким пушком. Она вздрагивает от каждого громкого окрика, хлопка дверью. И тихо стонет своим богам: «Лишь тебе, жизнь моя, я подарю самую красивую песню. Я научусь говорить слова. Я научусь понимать тебя. Из варвара и грубияна я стану для тебя королем, ибо маленьким принцем я уже стал – глупым и любящим. Господи, только ещё раз дай перенести её тяжелую близость...»
Боль. Все три этажа вверх – всевозможная боль. Не имеющая очертаний, окровавленная и уродливая, пожалуй, самая уродливая форма моей любви. Отчаявшаяся разбить фальшивые стекла, бросающая себя на бетонные стены с торчащими из них металлическими штырями – ремонт недоделан. Настоящий ад – за запертыми дверями монстры кусают друг друга, грызут и топчут, издавая жуткие крики.
Моя любовь – небоскрёб, в котором живет одержимость ею, той, с которой я познакомился в парке, когда пел караоке.
В парк я стал ходить намного реже, потом и вовсе прекратил посещения, ограничиваясь случайной пробежкой к метро и обратно. Незаметно пролетела осень, подарив радость суровых снегопадов. Мне кажется, что белый снег скрывает большую часть грязи, как улиц, так и людских перипетий. Не скажу, что зимой я стал более счастлив. Моя любимая всё так же мучила меня своим мистическим на меня влиянием, но я по-прежнему не понимал, что она хотела от меня, то целуя, то окатывая безразличием. Встреч я ждал как благости, по щенячьи выражая восторг и нетерпение. Засыпал счастливым. Но по утрам, уже на работе, мучился головными болями и острыми приступами невнимательности, отчего получал крепкие взбучки от начальства. Ко всему я начал часто простужаться, и мой голос однажды вечером исчез – я стал говорить хриплым свистящим полушепотом. Понятное дело, петь я уже не мог. Меня вежливо попросили уйти из хора, в котором я отирался каждую зиму.
Дни, не занятые встречами с ней, я проводил в барах и клубах, куда затащила меня бывшая однокурсница. Странное дело, когда я по нескольку дней подряд не виделся со своей возлюбленной, мне становилось лучше: я высыпался, переставала болеть голова, приходило везение по мелочам, будь то сухие ноги в слякоть или улыбки уставших официанток, которые вполне могли бы нахамить, но вместо этого старались вежливо ответить на все мои запросы. В ночных клубах со мной знакомились миловидные девушки, и мои карманы просто пухли от различных визиток и бумажек с телефонами. О, эти замечательные бумажки: клейкие листочки всех цветов и размеров, блокнотные листы в клеточку, обёртки от шоколада, картонки из под сигарет, просто неровные клочки. Всевозможными ручками, карандашами, фломастерами, один даже губной помадой. Таким способом я пытался прогнать тоску по ней. На день-два помогало, но все равно с завидным упорством я находил себя вечерами у телефона, наслаждающимся мелодией набираемых цифр. Ожидание наркоманского кайфа от ее неземного тепла.
Закутавшись в тёплый свитер и теплоту своих рук, она ждала меня у окна. Уютная, кроткая, милая – в эти минуты она, наверное, точно была моя. Тогда я начинал чувствовать себя ее мужчиной и, игнорируя лифт, взлетал по ступенькам на её пятый этаж. В распахнутом пальто, с букетом в руках – шумел у дверей. Она открывала. Распахивала. Дверь и объятья.
Рядом с ней я таял. Я постепенно исчезал. По кусочкам теряя себя. Она ненавидела слово «люблю» и запрещала мне говорить его, хотя сама не раз пользовалась. «Я люблю твои руки», – говорила она, – «я люблю твой непокорный рот. Я люблю, как ты не умеешь целоваться...» Она смеялась и плакала, она снова говорила. И я уже не заблуждался на ее счет – она крала меня. Слышали, наверное, о вампирах? Так вот она как раз им и была.
Весной я вдруг сильно заболел. Меня положили в больницу, но ни один врач не смог сказать ничего конкретного. Тогда, собрав консилиум, поставили диагноз – сильнейший авитаминоз и переутомление. Как я рвался в эти дни к ней. На улице зацветала сирень, и ветер с моря будоражил мое воображение развевающимися юбками. Эротические сны – это так мало. Но почему-то я абсолютно не мог набрать её номер. Сама же она не звонила. Она просто пропала. Почувствовала, что может убить меня, и ушла. Все-таки она меня любила. Но любовь её была еще сложней, чем моя. Это как змея, влюбленная в кролика, разрывается на части от желания обнять или съесть. Она оплетает и ворожит взглядом, медленно разглядывает, постепенно приближаясь все ближе и ближе, страстно целует, забыв о яде. Кролик беспомощно повисает в кольцах её железных объятий – парализованный комок, он зачарован, и скажи ему, что сейчас он умрет, он скажет – я согласен. Он согласен отдать всё, потому что яд кажется сладким. Ведь и наркоману кажется сладким текущий по венам кайф. А змеиная любовь не что иное, как самый сильный кайф. Смерть приходит незаметно, как сон. Разжав мышцы, змея видит лишь шкурку кролика. Слабак! Шшшшш! Раздосадовано уползает. Она же не дала мне умереть.
Я только сейчас понимаю её недавнее поведение, её неожиданные отлучки – она пила меня по чуть-чуть. Этим объясняются мои метаморфозы с везением и здоровьем. Припоминаю, что когда-то она даже сказала мне о моём огромном энергетическом потенциале, и грустно добавила, что у неё его совсем-совсем нет, на что я тут же ответил, моего нам хватит на двоих. Повторюсь, но всё-таки она меня любила. Она всегда чувствовала, когда надо остановиться и дать мне отдохнуть. Только вот в последние дни перед моей болезнью не удержалась. Она потеряла контроль над собой – позволила себе привязаться ко мне слишком сильно. Мы забыли о времени и много-много дней провели вдвоём, отчего однажды ночью из моих глаз рванулся мощный поток черного света, который было не остановить. Я лежал на постели и орал от страха. Она же кричала, чтобы я собрался, сконцентрировался и пережал лопнувший сосуд. У меня не получалось. Попробовали бы вы справиться, случись с вами такое же. В такие минуты чувствуешь свою ничтожность и беспомощность, ибо мы совсем ничего не знаем о таящихся вокруг силах природы.
Как-то мы, конечно, справились. Я был очень удивлён, что она сама не знала толком, какую такую энергию мы выпустили наружу. Более того, ей было так же плохо, как и мне – глаза запали, долго тошнило. В полумраке она сразу постарела, и стала похожа на маленькую куклу-старушку, я видел такие в Амстердаме, сморщенную, неживую; лишь влажные глаза смотрели на меня откуда-то изнутри, заставляя виновато отводить взгляд.
Вот как раз с тех пор я её и не видел.
Лечение пошло на пользу. Врачи посоветовали мне уехать на юг, что я с радостью и сделал – полтора месяца провел на море, в горах, на солнце. Объедался мясом и фруктами, вместо воды пил только домашнее слабое вино. Любил красивых жизнерадостных девушек, чьи белоснежные улыбки светили мне в темноте южных ночей. Я почти женился на одной юной нимфе, но её отпуск закончился раньше, и как только она упорхнула, разорвал и выкинул её адрес. Самое чудесное – ко мне вернулся голос. Конечно, мне уже не петь так чисто, как раньше, но для любительского пения это всё равно шикарно. Я приобрёл гитару и обошёл все местные тусовки, где меня радостно приветствовали: «Карузо, Карузо пришёл!» Счастливая пора – лето!
***
Отчего же новым октябрём стало мне так тошно? На работе я рычал и метался, зачем-то дерзил, ел горстями цитрамон, хотя не так уж и болела голова. Точнее, совсем не болела, а чесалась изнутри, словно волосы вдруг стали расти вовнутрь. Однажды я примчался домой и содрал со стен обои. Это такое блаженство – тянуть со стен большие куски бумаги, слышать характерный хруст и вдыхать запах пыли. Ладно, потом поклею новые. Я сидел на полу, вокруг меня валялись разодранные в приступе мои труды – подумать только, пару лет назад я с такой любовью ремонтировал комнату. Видимо, в тот момент я и понял главное – всё стало неважным, едва только я повстречался с ним – с безразличием. Она не любила меня. Опять я о ней. Я был кормушкой, которую она не хотела терять. Но она была очень молодой и самостоятельный вампир. Она не знала, что, выпивая понемножку жертву, отпуская набираться новых сил, растит великое зло, умеющее вырабатывать противоядие, действующее на манер реверса. Ты мне – я тебе. Она пострадала сама.
Я сидел на полу, среди обрывков того, что недавно было обоями и начинал понимать - зуд в моей голове – это прикосновения её пальцев, её языка, её кожи. Из всех углов мне шипели голоса. Луна вдруг спустилась с небосвода и вплыла ко мне в комнату. Я протянул руку, чтобы потрогать её – она была гладкая, холодная и очень приятная. Мы стали петь с ней вместе. Я и луна. Луна и я. Вместе кружились по комнате. Луна перекатывалась скользкими боками и лучилась голубоватым светом, я крутился волчком и излучал красный свет. На какой-то миг мне стало смешно, я увидел себя в черном зеркале, почему-то голого, лысого, беззащитного светящегося розовым. Отсмеявшись, я остановился, подошел ближе к своему отражению, вытянул руку, чтобы дотронуться, но вместо твёрдого стекла сунул руку в тёплую жидкую субстанцию. Тут же над дверью замигала синяя лампочка-надпись: «Осторожно, ртуть!» «Ну, ни себе фига!» - Только и успел подумать я.
Утром, я проснулся как обычно в своей постели, в чистой уютной комнате, абсолютно свежим и бодрым.
***
Я познакомился с ней в закрытом клубе, где в тот день пел свои песни. Забавная девчушка. Я подошёл к ней и спросил: «Вы ведь хотите взять у меня интервью, не так ли?»
«Конечно, да.»
«Но учтите, только взять интервью.» - Я улыбался...
|
|
| –> |
|
|
| Автор: Техник - 15-Dec-02 00:54 |
Как говорит Макаров - всем читать и учиться! :-)))
"Однажды, почувствовав себя нелепым, я стал ходить в этот парк у метро."
- Эта фраза покоряет сразу и безоговорочно.
Один только серьёзный огрех углядел:
"Сидя на куче обоев, до меня доходило..."
"В парк я стал ходить намного реже, потом и вовсе прекратил посещения, ограничиваясь случайной пробежкой к метро и обратно."
- Здесь "случайной" как-то не вполне показалось, но не знаю...
Поток чёрного света - ? Чёрный - уже не свет... "я" могу увидеть, как он хлынет из "чьих-то" глаз, но из "моих" - ?
Немного правил: букву "ё", пунктуацию - проверьте, пожалуйста.
-> |
| |
| Автор: Пенелопа - 15-Dec-02 09:36 |
Класс! Огромное удовольствие %) Спасибо )
-----
Пенелопа-> |
|
|
|
