Шрамы. Рассказы.
Исполняя долг, рассказываю о людях, поделившихся со мной воспоминаниями о годах национальных репрессий в бывшем Советском Союзе.
Великое молчание.
Северный Урал. Лето. Год смерти Сталина. По единственной улице лесного поселка, запыленной и безлюдной, ходит местный киномеханик Жора Арцимович, и прибивает к заборам афиши. Они , афиши эти, серые, мятые, из-под упаковочного картона. Надпись следующая: "Великое молчание. Фильм о похоронах И.В. Сталина. Явка строго обязательна. Комендантский контроль."
Приколотив три афиши, Жора полюбовался на них своими нагло- выпуклыми глазами, и уныло, шаркая ногами, поплелся в контору.
По совместительству с прогоном фильмов для местного населения, Жора состоял еще писарем при коменданте , потому что в молодости закончил два курса юридического факультета, правда никому неизвестного, и обладал великолепным, почти каллиграфическим почерком.
За два последних качества суровый комендант и держал плутоватого пьяницу при себе.
И еще за то, что мотаясь в район для обмена фильмов, Жора неизменно ухитрялся доставать для жены коменданта модные шмотки, и даже какие-то трофейные безделушки, якобы, из Германии.
- Вот фарфоровая нимфа из музея Гамбурга.- таинственно говорил Жора, ставя на комедантский стол изящную статуэтку русалки, сидящую на позеленевшем от времени прибрежном камне.
- Врешь, пьяная морда! Это кто же из нашего захолустья грабил музеи Гамбурга?- недоверчиво спрашивал комендант.- Изворотлив ты,Жора, как еврей, живучесть у тебя ихняя...
- Я не еврей, товарищ капитан!-обычно при этом говорил Жора
- А кто же ты, сукин сын? Я разве документов твоих не знаю?
- Бери выше!- таинственно говорил Жора и указывал пальцем куда-то вверх, но никаких пояснений к этому обычно не добавлял.
В час, означенный в афише, зрители потянулись в клуб. В основном это были репрессированные немцы, перевоспитывавшиеся здесь от греха национального происхождения.Был такой великий грех в передовом советском обществе.
Отказаться от кино, разумеется, никто и не помыслил.
Переход отца всех народов в потусторонний мир- вещь нешуточная. Того гляди самого тебя вслед за ним отправят. Жизнь человека в те времена была не дороже жизни таежного комара. Прихлопнут и тотчас забудут.
В клубе к просмотру киношедевра выскоблили песком дощатые полы, закрыли черным покрывалом единственное зеркало в раздевалке, согнали с экрана - простыни назойливых мух.
Перед началом сеанса киномеханик Жора, по случаю траурного фильма, соорудил у себя в кинобудке поминальный стол.
На трапезу были приглашены два его неизменных собутыльника- почтальон Иван Пинчук,сын ростовского кулака, высланного сюда еще в эпоху коллективизации со всей семьей, рыжий, хромой обжора, повредивший ногу на лесосплаве и оттого переведенный на легкую работу, и учетчик Ким, худой, тонконогий и бледный, как весенний комар, тоже неведомо как очутившийся по своей корейской национальности в стане "врагов народа".
Ким, не смотря на тщедушность, мог поглотить огромное количество еды и любой жидкости, содержащей хоть грамм алкоголя. При этом он добродушно скалил желтые и крупные, как у лошади, передние зубы.
- Ну, братцы! Помянем вождя! - предложил еще до фильма почтальон, поднимая стакан со спиртом.- Как говорится- пусть земля ему будет пухом, да не подымется он во веки веков! Лежи спокойно, дорогой вождь!
- Зачем так сказал?- нахмурился Ким.- Нехорошо про отца думаешь. Мавзолей ему могила. С товарищем Лениным беседует. Две головы- одна другой умнее.
- Он семью мою обидел,- скрипнул зубами почтальон.- Две коровы, лошадь выездная, лошадь рабочая, маслобойка...Все в колхоз отняли, псу под хвост...А мы здесь в тайге гнием. За что спрашивается?
Хозяин кинобудки Жора тоже приложился к спирту. Глаза его подернулись маслом, кудряшки на голове свалялись, на кончике носа повисла капля пота.
-Вот что, друзья мои,- торжественно обратился он к собутыльникам, вешая на морщинистую загорелую шею сумку почтальона.- Вы поминайте добрым словом любимого вождя, а я пошел билеты зрителям продавать. Там зал битком.! Выручка хорошая будет! Здорово я припугнул их насчет комендантского контроля? Сам придумал.Товарищ капитан в отъезде пока. Но я же его заместитель.
- Стоп!- вскинул руки почтарь.- Жорж? По моим сведениям фильм о похоронах товарища Сталина демонстрируется советскому народу бесплатно. По всей стране!
- Какой немец советский народ?- хмыкнул Ким, глотая соленые грибы, как удав мышей.- Он вредил и будет вредить. Немца никогда не перевоспитаешь!
- Ты прав , Ким,- живо отозвался Жора.- Они меня тоже раздражают. В избах у них чисто, печки белят, дворы метут. Даже дрова у них одной длины. Это первое. А во-вторых- я же вам утробам ненасытным, угощение на свои кровные выставил. Пусть возместят убытки. С товарища Сталина, как говорится, уже не стребуешь. Прошения на тот свет не принимаются, согласно учению материализма, и круговорота воды в природе.
- А вдруг враги народа жалобу куда-нибудь напишут?- высказал предположение Ким.-Писать они по-русски умеют. Законы тоже не хуже нашего знают.
- Не волнйтесь, друзья! Любое ихнее письмо я на почте перехвачу,- заверил Пинчук.- Валяй, Жора, пощипай фашистов! Чего их жалеть...
Киномеханик сошел из своей отдельной будки в зал, и начал взыскивать деньги за предстоящий фильм.При чем билеты, как полагалось по инструкции, не выдавал. Люди понимали,что их открыто грабят, но все настолько свыклись с унижениями, что ропота, даже малейшего не последовало...
Но вот фильм начался. Экран осветился начальными кадрами, взвыли динамики. Мухи с перепугу шарахнулись по сторонам, и забились в темные углы зала, представляшего из себя длинный барак, с засыпными стенами.До войны здесь располагался один из лагерей знаменитого ГУЛАга. Клуб являлся цехом, где изготовлялись деревяные приклады для автоматов. Их делали из старых свилеватых берез, обладавших почти железной крепостью.
По экрану потекли бесчисленные толпы убитого горем советского народа. Процессии, колонны, очереди...Они начинались, казалось, в самых отдаленных уголках громадной страны- тундре, степях, на берегах пресных и соленых морей и озер, в глубине шахт и станций метро... Осиротевшие народы шли простится с остывшим телом вождя.Обильно капали слезы и никли головы. Оглохнувшие мухи скоро вернулись на экран, и бестрепетно бегали по рябому лицу покойника, и его знаменитым усам. А он, величие которого недавно не вмещалось, казалось, и во всю Вселенную, лежал теперь в маленьком, тесном гробу, и представлял из себя самого заурядного покойника.
Поселенцы добросовестно погоревали вместе с таджиками и студентами, писателями и композиторами, генералами и молотобойцами, а затем нетерпеливо стали посматривать на часы, ожидая конца фильма. Но час проходил за часом, музыка все выла и выла, толпы осиротевшего народа на экране отнюдь не редели, слезы и скорбь не иссякали...
Днем люди уже отработали в тайге положенное время, вернувшись домой, еще не поужинали, у многих было и свое небольшое хозяйство, и все это многочасовое пребывание в клубе уже напоминало пытку.
Кто-то из мальчишек, валявшихся на полу прямо у экрана, по приказу родителей сбегал в кинобудку и сообщил убийственную весть: документальный шедевр будет длится на экране пять часов.
Это вам не шутка, это прощание с самим товарищем Сталиным!
Такого мертвеца еще вовек не хоронило человечество! Мы не знаем, как погребали фараонов, но слез было пролито несомненно меньше! И сколько людей покончило с собой, отчаяшись жить без вождя- тоже неизвестно!
Поселенцы приуныли. Но попробуй встань со своего места и покинь зал, точно это рядовой фильм о любви свинарки и пастуха. Это было равносильно приговору самому себе. Сиди и горюй сколько определено тебе свыше. Мало тебя власть носом в грязь тыкала, вот еще одно изощренное наказание!.
А в самой кинобудке, между тем, продолжалась попойка. Жора, пошатываясь
, исправно менял на узкопленочном проекторе бобины пленки, чутко прислушивался к стрекоту аппарата, к подрагивающей петле целлулоида. В районе пригрозили: если порвешь фильм,или пожжешь ленту- с тобой поговорят в другом месте...Там, где знают всю твою еврейскую подноготную.
И не прерывалось на экране шествие убитых горем чукчей и пионеров,министров и ткачих. Билась в истерике украинская колхозница. Промокла от слез куцая борода аксакала.
Одно наводило тоску в кинобудке- кончались выпивка и закуски. Почтальон и учетчик Ким уже посматривали на Жору требовательно-голодным взором. Душа требовала вечного праздника. Выручка от фильма была пропита.
- Друзья! Да не смолкнет веселия глас!- торжественно произнес Жора, заряжая в аппарат последнюю катушку пленки.- Имеется гениальная идея!
- Какая? Растолкуй?
- Люблю я евреев! Башковиты все до одного... Я глупого еврея еще не видал.
- Спасибо, друзья! Сейчас все увидите.
Едва на экране мелькнул последний слепой кадр, и по залу прошел вздох облегчения, как Жора ворвался в клуб и, утвердившись на пьяных ногах заорал:
- Сидеть! Всем оставаться на местах. Вопрос у меня к вам имеется. Понравилось кино? А? Не слышу.
- Спасибо, Георгий Абрамович! Душевный фильм, премного благодарны. Скорбим как и все. Как жить дальше не знаем. Будто солнце на небе потухло.
- А где слезы?- грозно вопросил Жора, мутными взором шаря по клубу. Слез, действительно, не было. Они появившиеся, было, в начале фильма у некоторых сострадательных женщин, давно просохли.
Жора продолжал ползать по залу гневным взором. Многие под этим взглядом даже начали крестится, будто перед ними стоял не обыкновеный пройдоха, а сам дьявол. Впрочем писаря репрессированные немцы боялись не меньше самого коменданта, и всячески старались ублажить его. А то ведь он мог и не выдать какю-нибудь разрешительную бумагу, заполненную его искусной рукой. Подлец, пьяница, проныра, а почерк имел- куда там князю Мышкину!
- Где слезы? Где стоны и горе? Где скорбь душевная и мука смертная?- продолжал бесноваться писарь.- Товарищ Сталин жизнь за нас отдал, а вам сволочам нерусским хоть бы хны! Я заставлю вас простится с вождем, как полагается. Шпионы, диверсанты. Т-а-ак, смотрим фильм еще раз. От начала до конца. Внимательно! Иначе занесу в особый список...Немцам приготовить за кино деньги. Остальным народам мира можно смотреть фильм бесплатно.
Так в этот день начался повторный просмотр кинонекролога о земном боге.Чтобы угодить грозному киномеханику люди начали плакать.
В аппаратной же пьянка возобновилась с новой силой. И скоро зрители, смотревшие на экран по жестокому принуждению поняли, что Жора теряет контроль над ситуацией. Отдельные части фильма то повторялись, то шли не по нумерации, звук рвался, вибрировал, напоминая временами жалкое мяукание. Вскоре аппарат и вовсе заработал вхолостую. В кинобудке все заснули. Зрители один за другим на цыпочках начали покидать клуб...
Уже была летняя ночь. За поселком рокотала гроза, и легкие вспышки молний вдалеке, где тайна смыкалась с горизонтом, напоминали взмахи крыльев огромной хищной птицы. попавшей в западню.
На утро прибыл в поселок комендант. Кто-то пожаловался ему на вчерашнее происшествие. Действия товарища капитана были решительны и непредсказуемы. Он тотчас направился в клуб, самолично избил собутыльников в кровь, и приказал Жоре, валявшемуся у него в ногах, и вымаливающего прощение, создать новую афишу , и прокрутить фильм заново в выходной день. Через два дня люди опять потянулись в клуб. Денег в этот раз за просмотр не брали, и Жора был трезв, как младенец. Опять выла скорбная музыка, и шли бесконечные цепи почерневших от горя трудящихся, половину из которых зрители успели запомнить в лицо.
В первом ряду, сложив ноги калачиком, сидел грузный комендант, а по обе стороны от него в полном составе местное начальство.Приказа рыдать в этот раз не поступило, но зрители на всякий случай усердно терли глаза.
Процент любви.
Осень 1941 года. .
Уже несколько месяцев идет война.
Немецкая армия фокусирует свои бинокли по храмам Москвы.Огромная страна, смятая мощью первого удара вермахта, начинает оправляться от шока. Но это происходит далеко на западе, а здесь, где вековые нетронутые леса, малолюдье, и уже нажали морозы - иные разворачиваются события.
... Поздним вечером в один из домов на окраине уральской деревни стучался человек в шинели. Дверь изнутри была заперта на крючок. Он подпрыгивал, и скрипел под ударами тяжелого сапога.
По двору сипела октябрьская поземка. Она белыми, живыми змейками извивалась по грубым ступенькам крыльца, выбеливала комки грязи на улице, отчего темнота казалась еще беспросветнее. Тайга, плотным кольцом окружившая деревню, шумела грозно и неумолчно, как шум океанского прибоя.
Человек в шинели был молод, среднего роста, чуть кривоног, с новенькими погонами младшего лейтенанта.
- Спят, сволочи! Чалдоны! Залегли до весны, как медведи,- пробормотал он озябшими губами, и с тоской посмотрел на толстые ставни , за которыми было сухо и тепло.
На мгновение в прорезь хмурых туч желтым рысиным глазом проглянула Луна и дом, точно прозрев ,посмотрел в ночь белесыми квадратными зрачками.
Наконец изнутри послышался хрипловатый от крепкого табака мужской голос, по тембру явно немолодой уже.
- Кого носит в сей час? Душегубы...На вилах захотелось посидеть? Враз угощу... Эх, собак нету. На прошлой неделе последнюю волки сожрали.
Младший лейтенант улыбнулся в ответ на угрозу, облегченно даже вздохнул , предчувствуя ночевку в тепле, и опять, но еще с большим ожесточением хватанул пяткой промерзшего
сапога грубую, из тесанных плах дверь, давая понять хозяину, что терпение его кончается и к долгим разговорам он сейчас вовсе не расположен.
- Откидывай запор, отец! Да поживей мне! А то прикажу высадить дверь к чертовой матери...
- Эге! А я тебя враз проткну... Не пужай старого кержака.
- Не разумеет, сволочь этакая! Хозяин, послушай меня хорошо. Я законный представитель власти. Спецконвой НКВД. Младший лейтенант Чагин. Все понятно? Открывай, мне коротко перетолковать с тобой надо!
- О-ось!Это другой фасон! Так бы и калякал сразу. А то много вас по тайге вышибал бродит! Скурочить дверь и медведь может. Ума много не надо. А чинить некому. Один я в деревне из работящих мужиков остался. Всех война пожрала. Власть , говоришь...А документ какой полагается имеется?
- Старик! Я достаю оружие. Оно тебе все документы заменит.
- Ишь, горяч! А стращать меня не тужься. Я давно всего отпужался. Все поносы кончились, закрепило до смерти.
Хозяин открыл дверь. Это был типичный уралец- бородатый, жилистый, насквозь пропахший смолой, дичиной и рыбой. Предки его, наверняка убежали сюда от жестокого заводчика Демидова,фаворита Петра Первого. Царь поднял всю Россию на дыбу, а Демидовы , его любимцы-железоделатели подвесили за вывернутые руки весь Урал.
Глянул хозяин во двор и обомлел.
Кроме офицера и двух конвойных солдат с винтовками, на улице копошилась толпа каких-то серых продрогших людей. Они уже запалили костер, и грелись, жадно впитывая его тепло. Кто-то поджаривал над пламенем ломти замерзшего , как булыжник, хлеба, другие рыскали по огороду в поисках оставшихся с осени картошек или брюквы. Поодаль стояли две подводы с пожитками.
-Отец! Вопрос такой имеется? Сколько у тебя в избе народу проживает?- сурово спросил младший лейтенант, пряча острый подбородок в воротник шинели.- Отвечай без обмана, как на допросе.
- Народу-то? Да немного будет! К текущему моменту трое только. Я сам собой, старуха личная моя, да племянница Файка. Двое сыновей на фронте немца осиливают. А что, товарищ военный, скоро ли у фрица штаны на заднице лопнут? Ребята у меня крепкие, на медведя с одной рогатиной ходили. Должны ему кол куда надо воткнуть... Они у меня много разговаривать не будут.
- Воткнешь ему!- с раздражением проворчал младший лейтенант.- Прут и прут! Как по ровному месту катят. Будто вовсе у нас армии нет. Так что штаны у фрица пока целы , батя! Ни одна ниточка не треснула еще. Война только началась. Впереди реки крови. Чалдонской вашей смекалки тут не хватит. Немец по науке нас долбает.
- А взаправду говорят, будто Сталин из Москвы деру дал?
- Чего мелешь, борода? Да за такие слова я могу тебя вмиг покойником сделать...
- Извиняй! Чужой слушок к уху прилип. Народ всякое говорит. Будто бы силища такая прет, что от самолетов солнца не видно, а танков столько, что земля гудит на километр вглубь...
- Сталин умнее Гитлера в тыщу раз. Его гениальность заменит нам нехватку оружия,- твердо сказал Чагин.
- Оно понятно! Сыновья у меня тоже не глупые,охотники сызмальства, пули зубами ловят, но оружие бы им не помешало. Война все ж не забава. Тут сила силу ломит.
Младший лейтенант повернулся к солдатам, скомандовал:
- Сержант Охрименко, обыщи дом! Только тщательно.
- Есть! От меня ни один таракан не укроется. Не на того напали...
Плотный, низкорослый сержант разгрызая ходу каменный сухарь, проворно шмыгнул в избу. Обшарив ее, доложил:
- Врет он, товарищ командир! Только двое в доме обретаются Он да его личная старуха. Никакой племянницы нет. Сбивает нам постой. Еще тот хитрован!
Чагин ухватил старика за ворот грубой серой рубахи.
- Виноват! Не упредил,- просипел тот.- Файка в сей момент у любовника находится.
- Ага! Интересно!- хищно осклабился Чагин.- Да вы тут весело , суки, живете. Сколько твоей племяннице лет? И какие у вас тут любовники? Они почему Родину не защищают?
-Файка-то? Молодая она...В самом соку девка. Двадцать пять нынче будет. Жениха у нее нет. Приходится чужие подмышки нюхать... Так что извиняйте! К инвалиду по зрению бегает. Он тоже холостой. Греха никакого нет.
- Так! Просветил!- Чагин отодвинул старика, вошел в избу. Она была просторная, сухая, довольно чистая. Массивная печка отдавала ровное приятное тепло. Чуть слышно потрескивала керосиновая лампа. Угол избы был отделен чистой пестренькой занавеской, за которой располагалась аккуратно застеленная кровать с высокими пуховыми подушками. Там, очевидно, была спальня племянницы, отстутствующей в ланный момпент.
- Вот что, старик!-сурово сказал Чагин, забрасывая холодную шинель на печь, и отряхиваясь от стужи, как собака от воды после купания.- Определяю тебе на постой тридцать человек. На одну ночь.- Он кивнул в сторону двора.- Завтра пойдем дальше. Задерживаться нам некогда...
- Не войдет в мою избу столько народу,- придушенно возразил хозяин.- Это же не пятистенок. Если только к потолку привязывать людей...
Энкэвэдэшник усмехнулся:
-Хорошо! Для тебя делаю скидку! Наполовину. Но ты пришлешь ко мне свою племянницу. На ее кровати будем ночевать.- Он кивнул в сторону занавески.- Усек? Никаких возражений слушать не хочу.
- Воля ваша! -мгновенно и без особенной печали согласился старик.-Она даже непротив будет. Только учти, товарищ военный, весу в ней шесть пудов, а ты, извиняй, жидковато скроен, кабы не утомится тебе.
- Уж тебя , козла старого, на подмогу мне не позову!
- Упредить должон! Чтоб какого недоразумения не вышло.
- А почему у нее имя такое? На русское вовсе не похоже?
- Это верно! Еврейского рода она,- склонившись к уху Чагина, зашептал старик.- Неродная она нам со старухой. Сиротка! До войны у нас еврейская семья ссылку отбывала. Политические вроде. По весне на лесосплаве утонули, а девочка без родителей осталась. Ее сперва мой старший брат удочерил, а потом, когда помер, мы взяли на воспитание.Держим за дочку. Девка, врать не буду, хорошая. Послушная, работящая, ленцы никакой нет, всякое дело за что не возьмется- в руках кипит, только вот жениха ей тут, по малолюдью нету..
-Просветил! И вот что еще отец. Буди свою личную старуху. Сейчас муки в избу принесут. К утру надо на восемьдесят человек хлеба напечь! Завтра последний, решительный переход. До пункта назначения.- Он поморщился, как от зубной боли, страдальчески покрутил головой.- Одно плохо, батя! Дохнут мои подконвойные! Третью неделю идем. Мрут в пути, как мухи. А у меня норма отсева - не больше двадцати процентов. Так в областном управлении установили...
- Это как же? Проценты?- испуганно спросил старик, искоса поглядывая на серых оборванцев, набивающихся в его избу под немилосердными тычками упитанного Охрименко, неустанно продолжающего разгрызать сухари.
- Дуралеи! Мамлюки! Разве им в управлении докажешь. Это же люди, а не мыши... Полковник так и сказал: " Уложишься, Чагин, в норму- будет тебе повышение звания и должность коменданта. Мне этих людишек не жалко, но арифметика возмущает... Надо, отец, утром накормить их досыта, чтобы оставшиеся до места живыми доплелись.
- Кто ж такие будут? Какого рода-племени народ?- осторожно спросил чалдон.- Если не военная тайна. Сам говоришь- спецконвой! Тут дело,похоже, серьезное...
-Немцы это! На спецпоселение определены. Трудовой фронт. Лесную каторгу им назначили. Вроде и не тюрьма, а тоже не сладко. Велено на работу под конвоем водить. Они мрут, а мне отвечай. Арифметика, видишь ли! До Соликамска в телячьих вагонах везли, дальше на север железной дороги нет, решили этапом вести, как в царские времена преступников гнали. Дуралеи, Мамлюки! А у меня на каждой ночевке покойники. Они же уже в пути раньше Соликамска ослабли.
- Пускай их мрут! -подобострастно хмыкнул в бороду потомок демидовских беглецов.-Какая тебе печаль. Немцы ведь. Жалеть кого надумал На вилы их мало...
- Нет старик, это наши немцы.Советские. Из Поволжья. У них там своя республика была. Теперь Указ вышел о ликвидации. Их теперь по всей стране рассовывают. Кого в степи, кого под снега укрывают...Я не знаю их грехов, но товарищ Сталин их чего-то сильно, видать, невзлюбил. За грехи Гитлера, надо полагать страдают, горемычные...
- Ясно!- сказал старик,- Тогда извиняй за худое словцо, будем кормить как своих. Неси муку в избу. Окромя хлеба мы им пироги с пшенной кашей напечем. Старинная еда. На заводах Демидова выпекали. Сытная штука. Опять же процент-есть процент. Разве я политику понимаю.
- Охрименко? - крикнул Чагин.- Хватит в эту избу народу набивать. Остальных веди в клуб. Печь протопите там. Да перестань ты молоть сухари, утроба лопнет. Обжираешь подконвойных, гад! Хорошо понял приказ, хохол?
- Повторять не требуется, Михаил Григорьевич! Выполню в лучшем виде.
- Смотри же у меня! Чтоб все до утра живыми остались.
Долгой и тягостной была эта ночь. Подконвойные, наспех поужинав, свались спать прямо на пол, устланный самодельными, из тряпья, половиками. Старуха месила тесто.Старик помогал ей, нещадно дымя вонючим самосадом.
За ситцевой занавеской спали младший лейтенант и разбитная Файка. Оттуда раздавался шепот:
- Ну и слабак же ты, офицеришка! Залез в мою кровать - так робь шибче что-ли!
- Сколько же можно, Фая? Ох, укатала ты меня уже насмерть...
- Нет уж...Удовольствуй меня сполна. А то ославлю перед всеми.
- Пошла к черту, жидовка ненасытная!
- Ладно! спи уж. Сурок махонький, жалкий ты мой.
Этапники метались во сне, бормотали что-то, перемежая русские и немецкие слова.
Но вот наступило утро- ясное, морозное с маленьким, как яблоко-дичок, но пронзительно ярким солнцем.
Сержант Охрименко, жадно поедая на ходу пирог с пшенной кашей, обегал деревню, проверил людей по спискам, и доложил Чагину итоги подсчета. Они были неутешительными.
- Шесть мертвяков имеем, товарищ командир. Остыли дальше некуда...
Он потянулся за очередным пирогом, но младший лейтенант смерил его таким гневным взглядом, что Охрименко убрал руки за спину.
Сам Чагин хмуро восседал за столом, курил дедов самосад, и потягивал горький чай. Файка безмятежно продолжала спать за ситцевой занавеской.
- Шесть, говоришь! Да прежде одиннадцать было... Сколько это процентов от наличного состава? Сержант, тебя спрашиваю!
- Я не силен в арифметике Михаил Григорьевич! Это вы училище кончали, вам и знать!
- Каждый знает, что ты головой слаб...Умные, да грамотные родину на фронтах остаивают, а ты морду в тылу нажираешь. Вот перебьют их- станут от тебя недоумки плодится. Конец державе и прийдет когда-нибудь,-бормотал он, делая подсчет на планшетке. Вдруг он швырнул карандаш, и, закрыв глаза, по-зверинному зарычал:
- Ну, Михаил Григорьевич? Решили задачку?- спросил Охрименко, кидая в рот очередной сухарик.
- Сержант! У нас один человек уже сверх нормы помер. Понимаешь ты это? Лишний загнулся кто-то этой ночью...
- Я тут при чем! Они доходяги, а я ,значит, за них отвечай!
- Если мы с тобой не отыщем одного человека для правильного процента, ни видать мне ни звания, ни должности. А я ведь собирался и тебя пригреть на службе. Думай, хохол, если не хочешь до конца войны в окопах ночевать, пули о лоб плющить.
- Я не бог какой, чтобы людей оживлять. Вы шесть месяцев на командира учились - вы и думайте! Мое дело охранять врагов народа, и застрелить при попытке к бегству. Пока все не переведутся...
- Умолкни пока, грызун!- Чагин яростно потер худое, обветренное лицо, просиял.- Мысль у меня появилась.
Он залпом допил крепкий, как деготь чай, встал, оправил складки на гимнастерке, и решительно подошел к занавеске, из-за которой слышалось ровное дыхание молодой здоровой женщины.
- Фаина? Спишь что-ли?- негромко произнес он, и отдернул занавеску.- Поговорить с тобой хочу.Дело есть!
Файка мягко и соблазнительно , как большая кошка, потянулась на своем жарком ложе, приветливо улыбнулась Чагину.
- Говори, чего уж там!Ох, и выспалась я сегодня славно!
- Пойдешь со мной к новому месту службы? Прямо сейчас.
- А замуж возьмешь?
- Так это...Вот как выходит!-смутился младший лейтенант.- Ну это...Да! Предлагаю, как говорится руку и сердце. Я неженатый еще...Так что всерьез у нас будет. Слово офицера. Жить станем не здесь, а за сорок километров, на новом месте... Сегодня последний переход с народом делаем. Все должны дойти.А там уж как служба у меня выгорит. Ну как, пойдешь со мной? Решение твое какое будет?
Чагин говорил еще непривычные для него слова, поэтому волновался, прикашливал, и все поправлял складки на форме.
- Я согласна!- спокойно и просто, как будто речь шла о заурядном деле, ответила она, и тотчас , быстро одевшись, деловито и споро начала собираться в дорогу.
Старики, обрадованные таким поворотом дела, суетливо помогали ей. Личная старуха деда с благодарностью посматривала на Чагина.
А он неоступно ходил следом за своей будущей женой, и говорил:
- Только я того...Фая! Тут вот какое дело. Я тебя сперва занесу в списки врагов народа...Как бы для вида...
- Как надо- так и делай! Ты муж- тебе и решать все дела.
- Ты будешь по бумагам вроде как репрессированная. А потом я тебя вычеркну. Как власть мне дадут. А пока надо тебя в подконвойные записать...
-Хоть в какие списки заноси, сладкий ты мой.
Хоть в ад, хоть в рай!
- Как вычеркну- будешь свободная! Ты, Фая, верь мне- я без обмана.
- С тобой хоть куда!
Час спустя колонна тронулась в заключительный путь. На первой подводе, гордо подняв голову, сидела темноглазая, сияющая от счастья Файка. Чагин шагал рядом, и заглядывая ей в глаза, тоже улыбался. Сзади тяжело плелась толпа серых, измученных людей. У них почти не было будущего. Только прошлое. А в настоящем - процент любви. Любви власти к своему народу.
Святая ночь.
В поселке лесорубов над конторой висел круглый год плакат: " Не выполнил норму - не выходи из леса!" Репрессированные немцы, привезенные сюда со всех концов огромной страны, заготавливали на Северном Урале древесину для народного хозяйства.
После смерти вождя всех народов среди немцев начали бродить слухи о скорой перемене их участи. Вот-вот,мол, отменят комендантский режим, перебьют на всех документах печати, и особые отметки ,и поезжай жить куда хочешь...Но это были лишь неясные толки, а пока все оставалось по-прежнему.
В декабре стояли лютые морозы. В тайге рвало от мороза деревья, словно там шла перестрелка.
По утрам люди собирались у конторы, выслушивали угрозы и наставления, разбирали инструменты, и тайга поглощала их до вечера .
Пока, согласно плакату, не выдашь положенные «кубики.»
Место у конторы было своеобразным местным вече. Но, в отличии от Великого Новгорода, вольностью тут и не пахло.
Вот и сегодня толпа, окутываясь морозным паром, ждала выхода бригадира Маркелова. Он появился вовремя. Невысокий, плотный, с грубыми чертами лица, внешне похожий на гоголевского Собакевича. Неожиданно для всех Маркелов снял с головы теплый собачий треух, обнажив седые, ежиком волосы, начинавшиеся у самых бровей.
Поселенцы напряглись. Явно произошло что-то неординарное. Ожидался очередной разнос. Причины к тому были. Все знали, что вчера немец Вайс, не выполнив нормы, обругал всех на свете, и ушел домой. Разъяренный бригадир вытащил его из холодной избенки, привязал за ноги к саням, и волоком , как бревно, по снегу доставил обратно в тайгу.
На прошлой неделе одна из женщин, прикомандированная из дальнего поселка, не испросив разрешения, ушла ночью за пятнадцать километров домой к своим детям, чтобы накормить их буханкой свежего хлеба, выданной в качестве премии. Под утро она вернулась обратно, но была выслежена комендантом и бригадиром. Они привязали ее к дереву. Теперь несчастная лежала в больнице с обмороженными руками.
Маркелов, оставаясь с непокрытой головой, поднял короткопалую руку. Тишина достигла предела. Над поселком, процарапав небо огненной параболой, с морозным свистом, ушла за горизонт очередная звезда.
- С праздником вас, дорогие друзья!-вдруг зычно крикнул Маркелов
Молчаливое недоумение охватило людей. Еще никогда, никто, и ни с чем их не поздравлял. Хотя начальники, бывало, шутили, но шутки эти были, как правило, жестоки.
Недавно шутил, к примеру лесник, который принимал делянки после сплошной рубки. Он приказал снизить высоту пеньков, остающихся после спила дерева еще на пять сантиметров. Какой это дополнительный труд знают лишь те, кто заготавливал вручную вековой перезревший лес, у которого внизу стволы разрастались до толщины в несколько человеческих обхватов. К тому же, чтобы подобраться к этому дереву, надо было перекидать несколько кубометров сыпучего перемерзшего снега, хрустящего на зубах, как песок.
- Дурни! - хрипел на морозе, затягиваясь вонючей махоркой ,полупьяный лесник.- Я же для вас стараюсь.Летом станете в тайге ягоду, да гриб брать- меньше спотыкаться будете! Ха! Недотепы!
- Изверг конопатый! В рот тебе дышло,- пробормотал тогда Вайс, растирая обмороженые щеки самодельной,из старого мешка, рукавицей.
- Эй ты! Заткнись живо -пятая колона Гитлера!.
Теперь вот очередная неведомая шутка.
- Молчите?- сотрясал вымороженный воздух бригадир.- Эх, вы, мать вашу! А еще немцами называетесь! Правильно вас разогнали, как мышей из поганого дома. Волга - русская река, нечего ее г..... немецким поганить. С праздником, говорю! Завтра же вашей веры Рождество! Забыли? А сегодня Святая ночь...Как это будет по-немецки?
- Вайнахт! Химмель фатер! - громко произнес Вайс!
- А ты заткнись, пораженец! В другой раз в медьвежью берлогу запихаю. И законопачю там. Вернись еще раньше времени домой..
- Забыли фатерландию свою?- проложал бригадир.- И она вас забыла, на хрена вы ей нужны. Я здесь для вас и царь, и бог, и сам фюрер.Поскольку вы не только скотинка тягловая, но и люди. По советским нашим законам вы не осужденные, не заключенные. Вы бойцы трудовой армии..Спецзадание тут у вас в тайге. Вам доверено большое дело.
- Пошто тогда оскорбляешь, рожа дубленная?
-Вайс, друг мой! не вынуждай меня к суровым мерам. Я засажу тебя в карцер. На много- много дней.
- А я возьму и подохну там. Отвечать будешь, раз я вольный. Лес пилить ,небось, тебе не хочется. Спирт легче жрать.
- Вот сволота! Погоди- вечером я с тобой побеседую . Все твои дерзости припомню.
От поздравления у немцев потеплело на душе. Рождество они,конечно же, не забыли, просто многие делали вид, что не помнят о нем. Это была защитная ракция от новых поводов ненависти к себе. Здесь люди старались не говорить по-немецки. До войны русские люди спокойно относились к немцам и немецкой речи, сейчас же она их просто раздражала.
- Слушай дальше!- продолжал бригадир, опять водружая на голову шапку.- Великий праздник отметим двойной нормой выработки.Все слышали- двойной. А завтра будет нерабочий день. Отдыхайте, празднуйте Рождество. А как спросите вы у меня выдать двойные кубики, если и на одну норму у некоторых кишка тонка? Вайс,отвечай!
- Я, начальник хоть сутки согласен работать.Свалюсь в тайге- тебя же опять к суду привлекут!
- Заткнись, вошь саксонская! И не мечтай- за тебя меня никто к ответу не потянет. Я подскажу вам,- опять возвысил он голос,- как выполнить ударную норму. Сегодня не должно быть освобожденных от работ. Никаких. Не больных, не инвалидов, не стариков, не детей... Все должны работать. По местам- разнарядка окончена.!
Он надвинул поглубже собачий треух и ушел.
Вообще освобожденных от работ всегда было много, и это являлось постоянной головной болью начальства, потому что снижало процент выполнения плана. Обморожения, простуды, вывихи, порубы топором. Освобождал от работ местный фельдшер Леман. Всяческие проверяющие лица устраивали ему разносы, выдвигали обвинения в сознательном вредительстве,угрожали ему, но стойкий Леман, этот маленький сухощавый человек, верно служа медицине, продолжал заботиться о здоровье своих подопечных.
Но в этот день люди, воодушевленные тем, что услышали доброе человеческое слово, обращенное к ним, послушались своего грозного начальника, будто он обещал им бесплатного жаренного гуся.
Все население поселка отправилось в лес выполнять двойную норму, чтобы заслужить Святую ночь, и завтрашний выходной день. Все, кто мог шевелится- стали помогать основным работникам, для остальных же разожгли на соседней делянке большой костер,и, уложив больных на еловые лапки, оставили дожидаться конца смены.
Работали в этот день весело, с подъемом и осилили таки задание к вечеру. А когда вернулись к костру, то оцепенели от ужаса.
Огонь давно погас, а половина оставленных людей, слабых, беспомощных замерзла на жестокой стуже. Среди них была и жена Вайса.
Домой поселенцы возвращались молча. Это было, по сути, похоронное шествие. От холода подрагивали в вышине звезды,и,опять падали оттуда,оставляя на небе тонкие алмазные царапины. Мертвецы, лежавшие на санях, смотрели вверх, где была вотчина Отца Небесного, принявшего их к себе в эту Святую ночь.
|
