Сегодня, как всегда в последнее время, Сэм проснулся за пятнадцать минут до Будильника.
Еще не так давно эти 15 минут были самыми драгоценными, время чистого сна, единственные 15 минут в день, когда он был полностью предоставлен самому себе.
Тем более драгоценные, что их не должно было быть. Но контролеры сна уже давно приспособились так долго и медленно возвращаться с предпоследнего осмотра, чтобы он стал последним, и у них было время переодеться и в четыре-ноль-ноль уже стоять у вахты в очереди на досмотр. А будить посылали самого младшего и зачуханного. Второй месяц уже этот конопатый. Он так боится камер наблюдения, ошибки или недостаточного рвения, что бьет всегда с размахом и запасом, даже уже стоящего и надевающего штаны. Чтобы начальство видело - человек старается, человек на своем месте.
Зато его можно было безнаказанно материть, зная, что молчание не спасет, хуже уже не будет, так и так свое получишь.
И вот эти-то 15 минут и исчезли. Хоть плачь. Просыпайся и лежи с закрытыми глазами, думая свой проклятый вечный вопрос - где, на каком повороте он повернул не туда, какую бабочку не раздавил, или наоборот, раздавил, что у него теперь есть Смысл Жизни? Что угодно, какая-нибудь ничтожная и забытая мелочь, которая все и предопределила. Может быть, допустим, тогда, в школе, он зря дал платок той девочке с косой, которую все время били, и у нее шла кровь из носа. Может быть, это видел кто-то из учителей, рассказал в учительской, все смеялись, и вот готово - меня презирают капельку больше, и на какой-нибудь контрольной, глумливо ухмыляясь, учитель нарочно подправил мой ответ на правильный. Один-единственный плюсик, и так и пошло и поехало, оттуда и сюда. А может, думал Сэм, я просто действительно ошибся, и случайно ответил правильно? Видит бог, как я старался, на какие хитрости шел, сколько мне пришлось тайно выучить и узнать, чтобы никогда, ни на одном тесте, случайно, по незнанию, не ответить правильно. А может, мне это удалось, и так меня и вычислили?..
О, потянуло сквозняком. Идет. Это они сразу со старших копируют - специально красться, потихоньку, бесшумно, чтобы он не услышал шагов или скрипа решеток, и не проснулся заранее, сам, без боли, страха и неожиданности, и не обломал им удовольствие. А про сквозняк не знают, идиоты. Он стал придумать сегодняшнее ругательство, но без упоминания идиотизма.
У этих идиотов все наоборот. Его первое ругательство, где в немыслимо сложной комбинации сплелись воедино множественные половые органы, служба в репрессивных органах, низкий социальный статус, отрицательный айкью и гомосексуальные перверзии, привели конопатого в такой восторг, что он и ударил только два раза.
Явно принял за комплимент. Больше Сэм такой ошибки не повторял. Он не хотел добавить им к удовольствиям побоев еще и радость мысли, что он заискивает...
Вода в душе нынче хорошая, почти теплая - все ж таки лето. Это они прошлой осенью придумали. Сэм случайно слышал разговор, что по новому плану "экономии энергоресурсов" им надо было опять снизить температуру воды в трубах, еще на три градуса, а как же ее снизить, когда ее и так уже давно не греют? Придумали вытащить водопровод на поверхность - на воздухе холоднее, чем в земле. Теперь зимой греют кострами, чтобы не перемерзло, а летом радуют его почти теплой водой. Зато перед отопительным сезоном, и сразу после, температура как раз нужная для отчета, а то и холоднее. Светлые головы, только прикидываются.
Но сюда попал он, а не они.
Медосмотр сегодня сразу пошел наперекосяк. Новая медсестра путалась в трубках и шприцах, долго тыкалась иглой в вену, рассыпала таблетки. Поначалу они все такие, они же этому учатся на пациентах. Ну, не то чтобы учатся, но хотя бы приобретают сноровку и наглый вид. Все равно эти анализы и результаты никому не нужны, ни на что не влияют, их даже никто не смотрит, кроме охранницы пятого контура, да и то в виде штампа "медосмотр пройден". Вполне возможно, эти анализы никто и не делает, аппараты давно сломаны, или с самого начала печатают какую-нибудь наукообразную белиберду из цифр и букв. Все равно одно и тоже каждый день.
Но вот на следующий неделе будет квартальный, большой медосмотр, там будут процедуры похуже, к тому же поднимают на час раньше, в три.
Сэм много раз, от неискоренимой привычки думать в голове какие-нибудь мысли, без разницы какие, пытался вычислить, по какому алгоритму меняются лица в окружении, с каким интервалом появляются новые или вдруг возникают старые, почти забытые. Но никакой системы уловить не смог. За этим явно стояла какая-то сложная, упругая, вольная жизнь городских человеческих джунглей, не подвластная никакому компьютеру.
Но зато компьютеру подвластны сами люди. Какая разница, что за лицо, если все они делают одно и тоже? Вот на этом, седьмом домашнем контуре, последнем перед выходом в город, всегда дежурно улыбаются, возвращая документы, как будто бы он выходит на свободу после долгого заключения. Свободы никакой, конечно, но улыбаются всегда, кто бы не стоял в этот день на вертушке. Инструкция у них такая, значит. И даже улыбка совершенно одинаковая. Наверное, их учат этому на специальных курсах по "дежурному улыбанию", или они сами нюхом чуют ту единственную верную, ненаказуемую манеру действовать.
Как автомат.
По городу идти было долго, потому что он обязан был идти пешком. Впереди и сзади него всегда медленно ехала полиция, конечно, не для его защиты - они никогда не мешают туристам с трибун кидать в него гнилыми фруктами, это входит в аттракцион. Просто на расчистке дороги, блокировании перекрестков, придании церемонии большей официальности и тому подобного можно занять целую сотню, а может быть, даже и две сотни полицейских. Плюс барабанщики и горнисты, телевизионщики и рекламисты, водители и массажисты, бармены и шлюхи, да весь город. Такая достопримечательность, хоть и не Тадж-Махал, но все же, одних японцев приезжает поглазеть на него в год под сотню тысяч, Сэм как-то прикидывал. Хотя, может, это были китайцы.
А что в нем интересного, чего смотреть? Непонятно.
Поначалу ходить два часа пешком туда и два обратно было тяжеловато, идти приходится довольно быстро, расписание, но Сэм уже привык, к тому же на улице всегда свежий воздух, даже если непогода, и можно видеть всякие разности. Может быть, в просвете щитов мелькнет иногда краешек той, внешней жизни - люди ссорятся или целуются, может быть, какой-то праздник и играет оркестр, или кот на карнизе крадется к голубю, или где-нибудь окошко открыто и на подоконнике сидит и курит девушка. Да можно просто идти, и думать про свое.
Вот когда дойдешь, и будет "час политпросвета", то про все на свете думать уже не получится.
Да там и не час, а два. Может, когда-то был час, так название и осталось. Привязывают к креслу, закрепляют веки, колят всякую химию, облепляют электродами, и давай мозги на все лады промывать. Несколько научных институтов только тем и заняты, что придумывают новые Средства Убеждения. Это он знал еще раньше, до того, как сам сюда попал. Читают лекции, гипнотизируют, фильмы с 25-м кадром показывают, а то и целые спектакли устраивают.
В основном, впрочем, одно и тоже, хотя на разные лады. Что у него, счастливчика, есть Смысл Жизни. Что на него работает все человечество, изо всех сил и во всех тонкостях обслуживает его Процесс. И как он должен этим гордиться, и какой на нем лежит Долг. И как он должен стыдиться своей бессовестности, если не будет испытывать Благодарность и Энтузиазм. И всякое такое.
Но иногда так завернут, что не сразу и поймешь. Или вообще не поймешь. Как-то вот били по лицу, и кричали в ухо "Цель не нуждается в средствах. А средства не нуждаются в цели". Чего сказать хотели, Сэм о сих пор не понял.
Так-то ничего, но достает "машина для чтения мыслей". Это они сами так называют, каждый новый политрук с гордостью и многозначительностью сообщает ему, что "машина читает мысли". Видать, они и правда в это верят.
Конечно, никаких мыслей машина не читает. Ну, видимо, снимает всякие альфа-бета волны, сканирует очаги возбуждения в мозгу, обмануть ее раз плюнуть.
Конечно, если задремлешь с открытыми глазами, то сразу током бьют. Ну или там на слово "партийный организатор" представишь, как выдавливаешь парторгу глаза - тоже сразу током ударят.
Но если на слово "партийный организатор" представить голую женщину, то ничего не будет. Там у них, за пультом, подумают, что это ты так парторга сильно любишь.
Да вообще можно все два часа про эту женщину думать, идиоты радуются, вот как их пропаганда человека млеет и преисполняет.
А в последнее время Сэм только и думал про одну женщину.
Как-то, с месяц назад, его парикмахер спросил у охранника - "где этот, последний". А он как раз с другой стороны подходил и случайно услышал.
А как же он "последний", когда их, Сэмов, двое? И потом, его никогда не называют "последним".
Конечно, он не знает, как их с напарником называют сейчас - от информации внешнего мира их полностью изолируют, но раньше, когда он не был тут, предшественников называли "избранные", или "первые", или "чтимые", или еще каким-нибудь эвфемизмом. Никогда "последние". В разговоре, если зайдет речь, то скажут просто "Сэм". Наверное, это от какого-то сокращения, или аббревиатуры, чей смысл забылся. А охрана называет как-то по-уставному, "опекаемый". "Опекаемый, лицом к стене". "Опекаемый, приготовьтесь к шмону апартаментов".
Но взволновала Сэма другая мысль. Тот назвал его "последним", потому что его напарник - "последняя". Женщина.
Если оба "последние", то непонятно, о каком конкретно речь. А если они разного пола, то понятно. "Последний, последняя".
Может, это не значило ничего. Скорее всего, это не значило ничего. Было его время, мог подойти только он один, его брадобрей в виду и имел. Но эта мысль так понравилась Сэму, что он в это поверил. Почти убедил сам себя, что второй Сэм - женщина.
С тех пор Сэм часто думал про нее. Их отделяют друг от друга тщательнее, чем ядерную бомбу от террористов. В мире не должно быть людей с общими интересами, в мире нет людей с общими интересами. Так говорят, так делают. И только у них двоих интересы заведомо общие. Поэтому их отделяют друг от друга так, будто от их встречи произойдет цепная реакция.
Сэм называл ее "моя инь", но чаще просто - "она".
Интересно, какая она? Она, должно быть, белая. И, вероятно, умная. Молодая. Здоровая. Нормальной ориентации. У нее чувство юмора. Она добрая. И красивая.
Если она здесь, значит, у нее не нашлось ни одного изъяна, ни одной слабости, ни одного отклонения, из-за которого ей была бы положена скидка, из-за которого ее никак нельзя было сюда загнать.
Если она здесь, значит - она совершенна.
Сэм был уже в главном зале. И за своими мыслями быстро и привычно делал то, что делал уже тысячу раз - готовился к Работе. Переоделся, поставил чайник, завел ручкой пружину калькулятора, проверил целостность ламп и тряпкой протер от пыли главный экран. Это было не особо нужно, кроме чайника, но такова была Процедура, и отклоняться от нее было нельзя. Инструктаж он проходит каждый понедельник, и знает его наизусть, дословно. Это самое важное дело в мире, и тут все очень важно. Там, за периметром, миллиарды людей, у них триллионы нужд. Их нужно кормить, поить, одевать, возить и развлекать. И все это делают роботы, машины, автоматы и компьютеры. Но главное, чего им так и не решились доверить - так это включать самих себя. Чтобы они стали полностью автономны, и сами решали, рассчитывали, производили и уничтожали. Вдруг они потом не дадут себя выключить, а выключат, во избежании этого, человечество?
Их было двое, Сэмов. Они дежурили по очереди, смена 12 часов. Раз в час он должен нажимать на Красную Кнопку, включающую все машины мира, вернее, отменяющую их обесточивание. И если он однажды пропустит, то множество вещей не будет произведено, и множество людей не получит вовремя нужного. Очень важная работа.
Он, вместе со сменщиком ("с Инь", поправился Сэм) - последние рабочие мира.
Он никогда не видел Инь, специальные люди и механизмы следили, чтобы они никогда не столкнулись. Он может войти только тогда, когда она вышла. Но она была тут. Совсем недавно. Только что.
Наконец, все было готово, Сэм сел на кресло перед пультом с кнопкой, и бросил взгляд на часы. Минута и тридцать секунд. Как раз успею заварить чай.
Он не глядя сунул руку в ящик стола, где всегда была коробка с пакетиками чая, и вдруг его бросило в озноб. Коробка была там, но рядом с ней было что-то еще.
Здесь никогда не было "чего-то еще". Потому что здесь не может быть ничего, кроме раз и навсегда установленного и разрешенного. Здесь есть только то, что есть здесь всегда.
И если здесь что-то есть, то это оставила Инь. Рискуя собой, она оставила мне Знак.
Чтобы не вызывать подозрения перед камерами, Сэм с равнодушным лицом вытащил два пакетика, один бросил в чашку, а второй, как бы лишний, покрутив, пришлось засовывать назад.
В голове билось сердце. Он заставил себя дышать ровно. А вдруг это никакой не знак. А вдруг его Инь - это вовсе не Инь. Тридцать секунд. Двадцать девять секунд. Он решился, и обратным движением, спрятав в ладони, вытащил предмет. Небольшой, холодный.
Он незаметно бросил взгляд. И сначала не понял. Пластмасска, железка.
А потом вдруг сразу вспомнил. Он знает. Он видел такой.
Это такая женская заколка для волос.
Такой застегивают косу.
|
